Нина Павлова КРАСНАЯ ПАСХА

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12

“ОН БЫЛ МНЕ БРАТОМ”

В “Древнем патерике”, вобравшем в себя сказания о подвижниках первых веков, есть такие слова: “Пророки написали книги, и пришли отцы наши и упражнялись в них, и изучили их наизусть; затем пришел род сей, и положил их праздными на окна”.

К сожалению, мы порою даже не осознаем, как доступны ныне книги святых Отцов и, не в пример прошлым векам, дешевы. Век назад, чтобы купить “Добротолюбие”, надо было продать корову. А именитым невестам давали в приданое полные Четьи-Минеи, и такое приданое считалось богатым.

Для инока Трофима православная, а особенно старинная книга была величайшей драгоценностью, а свою келейную библиотеку он собирал из книг преимущественно на церковно-славянском языке. Многие творения святых Отцов были тогда еще недоступны, но в монастырь часто жертвовали ветхие дореволюционные книги. И тогда любитель книг проявил смекалку - освоил профессию переплетчика, получив послушание в переплетной мастерской. Отданные в переплет книги он уносил на ночь к себе в келью. Утром ходил с покрасневшими глазами, но сиял. А еще ради свободного доступа к книгам он благословился помогать в монастырской библиотеке.

Рассказывает петербургская журналистка, а ныне послушница Зоя Афанасьева: “Я приехала в Оптину пустынь поработать в архивах, не подозревая, что отныне останусь здесь. Я тогда только что пришла к Богу и так боялась батюшек, что на исповеди у меня буквально каменело лицо. Я не могла никому открыться и терзалась в одиночестве многими сомнениями. И тут Господь послал мне инока Трофима, которому я могла сказать все.

Познакомились мы так. Я работала тогда на послушании в библиотеке монастыря, а инок Трофим помогал нам. Помню, увидел меня в первый раз и говорит: “О, новая матушка! Сразу видно - санкт-петербургская дама”. А на мне тогда была телогрейка и огромные кирзовые сапоги, которые мне благословили в монастыре. У меня два высших образования, но вскоре я обнаружила, что не знаю и не понимаю многого, что уже прочел и усвоил инок Трофим. Монахи - народ просвещенный, и наша отечественная литература не случайно вышла из монастырей. Вспоминаю, с каким благоговением о. Трофим брал в руки старинные церковные книги - у него даже менялось лицо. А однажды он бережно положил передо мною старинное рукописное Евангелие и сказал, что уже в самом начертании букв дышит дух монахов-переписчиков прежних веков. Он старался уловить этот дух и переписывал Евангелие от руки, срисовывая титлы. А еще он сказал, что у души особая связь с церковно-славянским языком. В ту пору в монастыре долго жила и работала паломница Ирина. “Когда о. Трофим станет иеромонахом, - сказала она, - он будет моим духовным отцом, потому что я могу ему сказать все и получить ответы на все мои вопросы”. Он, действительно, многое знал. И однажды я поймала себя на мысли, что стала готовиться к встречам с о. Трофимом, чтобы рассказать ему все мои сомнения. Открыться было непросто - я начинала говорить “по-умному” и витиевато. А о. Трофим, бывало, выслушает и скажет: “Ладно, теперь давай по-простому”. - “Не могу по-простому”. - “Вот в том-то и беда, что не можешь”. Он был горяч и мог сказать: “Ну и дура ты, мать, - таких простых вещей не понимаешь?” А следом воскликнуть: “Да ты же умничка! Ты все поняла!” С ним было легко, как с родным человеком. “Для меня все сестры, как братья, - сказал он однажды, - а ты и подавно свой брат”. Это правда - он был мне братом. И я потом вдоволь наплакалась на его могилке, потеряв такого родного человека”.

Рассказывает москвичка Евгения Протокина: “Для меня Трофим был палочкой-выручалочкой. Уж каких только обидных слов я не наслушалась от моей неверующей родни! И если на дачу возле Оптиной мои друзья и родные приезжали охотно, то в монастырь их было не затянуть. “Ты просто ненормальная”, - говорили они. И таких вот “тугих” людей я под разными предлогами знакомила с о. Трофимом. Они так полюбили Трофима, что в монастырь не просто идут, а бегут. Через эту любовь и началась для моих ближних дорога к Богу.

Помню случай. Подвез нас до Оптиной один шофер и рассказал по дороге о своей беде. “Раз уж вы довезли нас до Оптиной, - говорю шоферу, - может, зайдете в монастырь? У меня здесь есть друг - инок Трофим. Он человек с большим жизненным опытом. Может, подскажет что вам”. После разговора с Трофимом шофер был в таком потрясении, что лишь повторял: “Да-а, вот это батюшка! Какой батюшка!” Говорил Трофим кратко и образно. Один мой знакомый страдал унынием, а Трофим сказал ему: “Читай Псалтирь. Вот бывает небо в тучах, и на душе хмуро. А начнешь читать - вдруг солнышко проглянет, и такая радость в душе. Сам испытал, поверь”. “Я весь в Боге и живу только Им”, - признался однажды инок Трофим. И когда стали собирать воспоминания о веселом, общительном иноке, то обнаружилось - житейских разговоров он ни с кем не вел, и мысль его всегда восходила к Богу. Но вот что запомнилось о нем.

Рассказывает паломник-трудник Сергей Сот-ниченко из Мариуполя: "Как-то я хотел выйти из храма, когда гасили свечи перед Шестопсал-мием. Трофим стоял тогда за свечным ящиком и остановил меня: “Не уходи сейчас. Лучше раньше уйти или позже, а на Шестопсалмии выходить нельзя, Шестопсалмие - это Страшный Суд”.

Еще помню, как один человек вернулся из тюрьмы и рассказывал Трофиму о тамошних нравах. “Тюрьма, - сказал Трофим, -„ это монастырь диавола. Все, как у нас, только наоборот; у нас учат смирению, а там - гордости”. В ту пору мы с Трофимом чинили часы для братии и паломников, а запчастей не хватало. А я увидел у Трофима часы и говорю в шутку: “О, мне как раз такие на запчасти нужны! Отдай их мне”. Проходит день или два, и он приносит мне свои часы и говорит: “Я подумал и решил, а зачем мне они? В храме есть часы. Куда больше?”

Рассказывает Татьяна Щекотова из Петербурга: “С Трофимом мы дружили, но обращался он со мной строго. Однажды я бухнулась на колени, увидев, что иеромонах в алтаре коленопреклоненно читает молитвы. Мирянам в это время земные поклоны делать не положено. И Трофим поднял меня с колен, сказав: “Ничего не делай неосознанно”. В ту пору я коротко стриглась, ходила с непокрытой головой, а в храме набрасывала на голову капюшон. А Трофим подарил мне на праздник книги и нарядный белый платок с цветами. С тех пор и стала ходить в платочке. А после убийства иеромонах Павел сказал мне: “Смотри, не занашивай платок. Трофим его на мощах освящал”.

Автомеханик Николай Изотов, работавший тогда в Оптиной, рассказал: “Трофим был мой лучший друг. Рассказывать о нем можно часами, но приведу лишь один случай. Пришел я раз на работу злой - с женой поругались. Весна, у всех огороды распаханы, а я до восьми работал тогда в монастыре. Ну, когда мне тракториста искать? Трофим увидел меня и спрашивает: “Что невеселый?” Так и так, говорю, - жена на развод грозится подать. А Трофим успокаивает меня и говорит: “Мы сейчас возьмем благословение у отца эконома, и в обед мигом распашем твой огород”. В обеденный перерыв он, действительно, быстро распахал мой огород на мини-тракторе. Жена довольна, а я тем более. Едем в монастырь, а Трофим спрашивает:

- Ты утреннее-то правило читаешь?

- Когда? - говорю, - некогда! С утра бегом на работу бегу.

- Ну, пятнадцать минут тебя не утянут! С тех пор неопустителъно исполняю утреннее правило”

Из воспоминаний бывшего оптинского паломника-трудника, ныне настоятеля пустыни Спаса Нерукотворного в д. Клыкове игумена Михаила (Семенова): “Отец Трофим был для меня первым “живым монахом”, которого я увидел так близко, и я смотрел на него во все глаза. Я работал тогда по послушанию шофером, и нас с Трофимом послали в командировку в Липецк. Была зима, гололед. Мы везли железо, и машину с тяжелым грузом вело порой юзом. В этой поездке я дважды попал в аварию. Помню, съезжаем с горы, жму на все тормоза, а машина идет юзом и летит уже, вижу, в кювет. Все, думаю, смерть. И слышу, как крикнул Трофим: “Господи, помилуй!” А только он вскрикнул, машина встала, как вкопанная. Вылез я из кабины и стою в шоке; смотрю, машина, зависла над обрывом и лишь одним колесом на шоссе стоит. Как не опрокинулись -непонятно. Я растерялся, а Трофим быстро разгрузил железо, чтобы машина не кренилась, и побежал в деревню за трактором. Вытащили нас. Приезжаем в деревню, а там бабуля, по просьбе Трофима, уже чай вскипятила и принимает нас, как родных. Отогреваемся в тепле, а я дивлюсь на Трофима - как легко и хорошо у него все получается. Бабуле, а она бедно жила, припасы наши оставил, а она нам все: “Сынки, сынки!” И приглашает еще приезжать. Понравился мне Трофим, а все же точит сомнение: да, но что же, думаю, в нем монашеского? Я ведь тогда монахов по книгам представлял этакими суровыми исихастами, не выпускающими четок из рук. А у Трофима я даже четок сперва не увидел. Думал, он просто сидит в кабине и молчит. И лишь позже обнаружил, что он всю дорогу молился, перебирая скрытно четки в рукаве. Это тайное, не показное монашество инока Трофима я открыл для себя не сразу. А пока расскажу про вторую аварию. В городе нас снова потащило по гололеду, и я стукнул машину частника. Вмятина была небольшая, но денег заплатить за ремонт у нас не было. И частник сказал, что вызовет ГАИ, и меня лишат водительских прав. Мы везли тогда с собой на продажу коробки серебряных крестов. Трофим дал частнику сколько-то серебряных крестов. Тот, обрадовавшись, простил нас, а я расстроился: “Лучше бы, - говорю Трофиму, - у меня права отобрали, чем монастырское добро раздавать”. А он отвечает: “Брат, мы едем по послушанию, а лишат тебя прав - застрянем здесь. Послушание превыше всего”. И еше меня удивило - моих аварий Трофим “не заметил”. Он вообще никого не осуждал. Привязался я после этой поездки к Трофиму и повадился ходить к нему чай пить. Но однажды Трофим это пресек: “Монах должен молиться, а не по кельям ходить. Раз пришел - значит, по делу”. Провожая меня на восстановление храма в деревню Клыкова, он сказал: “Не слишком увлекайся хозяйственной деятельностью. Наше дело - Богу молиться, а Господь по молитве все дает”.

Рассказывает рясофорная послушница Н-го монастыря: “В 12 лет я стала наркоманкой и два года скиталась с компанией хиппи по подвалам и чердакам. Это был ад. Я погибала. И когда в 14 лет я приехала в Оптину, то сидела уже “на игле”. Как же я полюбила Оптину и хотела жить чистой, иной жизнью! Но жить без наркотиков я уже не могла. Мне требовалось срочно достать “дозу”, и я уже садилась в автобус, уезжая из Оптиной, как дорогу мне преградил незнакомый инок. “Тебе отсюда нельзя уезжать” - сказал он и вывел меня из автобуса. Это был инок Трофим.

Потом я два года жила в Оптиной, и каждые две недели пыталась отсюда бежать. А Трофим опять перехватывал меня у автобуса, убеждал, уговаривал, а я дерзила ему. Я уже знала: уехав из Оптиной, я не расстанусь с наркотиками, и впереди лишь скорая страшная смерть. Но вот непонятное, наверное, многим - наркоман не может жить в монастыре. В него вселяется бес и гонит из монастыря на погибель. Наркоман становится игралищем демонов и уже не владеет собой. Я пыталась держаться, но стоило появиться кому-то из “наших”, как...! Мой батюшка был от меня в отчаянии: “Сколько можно? Опять?” Это были такие адские муки, что я решила покончить с собой: Достала смертельную дозу наркотиков и, спрятавшись в развалинах Казанского храма, приготовила шприц, чтобы сделать укол. От смерти меня отделяли секунды, как в храм вдруг вошел инок Трофим. Я сразу спряталась, решив переждать, пока он уйдет. А он почему-то не уходил - молился, читал и искал что-то. И так продолжалось уже три часа! Когда он нашел меня, то сразу все понял, а я, сорвавшись, кричала ему: “Я устала Жить! Устала терпеть! Зачем ты торчишь тут уже три часа?!” Трофим устроил меня тогда в больницу и выхаживал, как старший брат. До сих пор в ушах звучит его голос: “Терпи. Потерпи еще немножко. Ради Господа нашего еще потерпи”. Исцеление шло долго и трудно, но оно все-таки произошло. Ему предшествовал один случай. Я уже долго жила, забыв о наркотиках, и радовалась - с прошлым покончено. Вдруг поздно вечером мне передали, что в лесу у озера остановились “наши” и приглашают меня “на кайф”. И тут прежнее вспыхнуло с такой силой, что я, обезумев, побежала в лес. Вот загадка, для меня непонятная, - почему-то всегда в таких случаях дорогу мне преграждал Трофим. Он перехватил меня на дороге: “Куда бежишь ночью?” - “Наши приехали, и я хочу их навестить”. - “Что - опять бесочки прихлопнули? Я пойду с тобой”. Чтобы отделаться от Трофима, я так грубо оскорбила его, что он, потупившись, молча ушел. Бегу я к озеру по знакомой дорожке, и вдруг гроза, гром, молнии, темень. И я заблудилась в лесу. Ямы, коряги, я куда-то падаю и об одном уже в страхе молю: “Господи, прости и выведи к Оптинои!” А тьма такая - и гром грохочет, что и не знаю, где монастырь. Вернулась я в Оптину уже поздно ночью. Ворота были заперты. Но меня обжигала такая вина перед Трофимом, что я умолила меня пропустить. Смотрю, в храме свет, а там инок Трофим молится. Улыбнулся он мне усталой улыбкой: “Слава Богу, вернулась”. А я лишь прошу: “Трофим, прости меня Христа ради! Я больше не буду! Прости!!”

Когда мне исполнилось 16 лет, опроса о выборе пути для меня уж не было. Я хотела быть такой же, как инок Трофим, и ушла тогда в монастырь. В Страстную Пятницу 1993 года наша матушка игуменья поехала в Оптину и взяла меня с собой. Инок Трофим обрадовался моему приезду и подарил мне икону “Воскресение Христово” и сплетенные им шерстяные четки. Но уезжала я из Оптинои в тревоге: что с Трофимом - глаза больные и вид изможденный? Мне кажется, он что-то предчувствовал и подвизался уже на пределе сил. А позже мне рассказали, что где-то за час до убийства он подошел к одной населънице нашего монастыря и попросил передать мне поклон. “А чего передавать? - сказала та. - Да она еще сто раз сюда приедет, вот сам и передашъ>>. Инок Трофим молча постоял рядом с ней и ушел. Когда на Пасху мы узнали об убийстве в Оптиной, весь монастырь плакал. А у меня было чувство - победа: попраны, демонские полки, и Трофим победил! Слезы пришли потом, а сперва было чувство торжества: ад, где твоя победа? Господи, слава Тебе!”

“СЕСТРЕНОЧКИ”

Инок Трофим пришел в Оптину в год открытия Шамординской Казанской Амвросиевской пустыни. Когда 27 мая 1990 года состоялось освящение первого храма обители в честь иконы Божией Матери “Утоли моя печали”, то на этом великом торжестве старались не замечать выбитых и прикрытых фанерой окон храма и хулиганских надписей на стенах. Шамордино начиналось с малой горстки сестер, живущих в мирском плену: к храму примыкали сараи с поросятами, а из открытых окон бывших монастырских келий неслись магнитофонные вопли и телевизионная реклама “Сникерсов” и “МММ”. Восстанавливать Шамордино начинала Оптина пустынь, сама еще восстающая из руин. Но если мужской монастырь вскоре стал силой, с которой приходилось считаться, то беззащитность женского монашества развязала тогда многим языки. Местная печать писала, что призвание женщины быть женой и матерью, а не вести “противоестественный образ жизни”. Местные парни говорили то же самое, но уже в непечатных выражениях. “Да что вы в Шамордино не идете? Там благодати больше”,- говорил инок Трофим паломницам, желавшим посвятить себя монашеству, но оседавшим почему-то в мужском монастыре. “Там, - отвечали ему,- местные сестер оскорбляют, а работа такая, что инвалидом станешь и все”. Это правда. Женская обитель нищенствовала, позволяя себе нанять рабочих лишь на то, чтобы, скажем, покрыть крышу храма. А всю тяжелую “черную” работу сестры делали сами. Со стороны порой бывало страшно смотреть, как худенькие юные сестры ворочают ломом огромные камни, расчищая развалины монастыря. Слабой девушке такой валун с места не сдвинуть. Даже сильному мужчине не сдвинуть. “С ними Ангелы работают”,- сказал в изумлении один паломник. И Шамордино являло собою не плоть, а дух, восставая из праха не усердием слабых женских рук, но немолчной молитвой ко Творцу. И Господь дал знамение в подтверждение благодатного покрова над обителью: когда на храме в честь Казанской иконы Божией Матери установили крест, то над ним встал в небе столп света. Шамордино было болью и любовью инока Трофима. Его потрясал подвиг женского монашества, и он говорил: “Сестры немощные, а как подвизаются! Куда нам до них?” Он работал по послушанию на шамординских полях, а главное “болел” за Шамордино всей душою, распрашивая приезжавших оттуда: “Как там сестреночки?”

Из воспоминаний инокини X.: “Это было в августе 1990 года. Я только что поступила в монастырь. Во время утренней службы в храм вошел молодой человек, обративший на себя внимание тем неподдельным интересом, с каким он осматривал церковь и иконы, будто впитывая все в себя. Я сразу почувствовала в нем что-то родное и близкое. Такая же стремящаяся к Богу душа. Так и оказалось. После службы он по-братски поприветствовал меня и спросил: “Остаешься в монастыре?” - “Да”. Он просиял: “Молодец сестра, что пошла в монастырь! Я тоже еду в Оптину пустынь в братию поступать”. И представился - Алексей. Это он, когда в Оптину ехал, то заехал сперва к нам. Потом он стал часто бывать в Шамордино, потому что работал возле нас на полях. Придет на службу и обязательно принесет нам в подарок то книжки, то просфоры. Первое время он в мирском приходил, и лишь скуфейка была монашеская. А раз стоим на клиросе и видим - Алексей пришел в подряснике. Взялся он за полы подрясника и стал радостно раскланиваться нам, показывая, что его уже одели. А в Оптину приедешь, он подбежит и спросит: “Как вы там?” Один раз я его даже одернула за такое поведение: “Алексей, ну, нельзя же так. Ты же монах”. Он потупился, как провинившийся школьник: “Прости, прости меня!” А однажды спрашивает меня: “Ты сколько Иисусовых молитв в день читаешь?” А я ему с умным видом: “Не количество важно, а качество”. Он ничуть не обиделся, но признался, что читает в день столько-то молитв. Огромную цифру назвал. Раньше было все проще. Нас, сестер, в монастыре было очень мало, часто приходилось ездить в Оптину. И ехали сюда, как к себе домой, зная, что есть родной человек - всегда поможет, подскажет. Помню, о. Трофим стоял тогда за свечным ящиком и всегда старался дать что-нибудь сестрам в утешение. Свернет большой кулек и просфоры туда с горкой положит, а еще молитовки печатные даст. Он очень жалел сестер и помогал нам, особенно когда копали картошку>>. Вот рассказы шамординских сестер об уборке картошки в 1992 году. Осень выдалась на редкость дождливой. Картофелеуборочные комбайны вязли в грязи, и от них пришлось отказаться. Но если мужской монастырь все же справлялся с уборкой, то на шамординских сестер, работающих на соседнем поле, было жалко смотреть. Почти постоянно моросил мелкий дождь со снегом, сапоги и телогрейки за ночь не просыхали. И сестры ходили в поле простуженными, боясь, что картошка уйдет под снег. Над шамординским полем стоял немой молитвенный вопль о помощи. И тут помогать им приехал на тракторе инок Трофим. Прокопав несколько рядков, он выскакивал из кабины, хватал в каждую руку сразу по два ведра картошки, собранной сестрами, бежал с ней к машине, высыпал. И опять копал, бежал и сиял, подбадривая уставших. А еще он катал на тракторе послушницу Юлию, а послушнице было тогда десять лет. Сколько же веселых “неправильных” действий совершал при жизни инок Трофим! И смысл их открывается лишь ныне. Ведь суть не в том, чтобы спасти картошку, но в том, чтобы спастись духовно, не впав в уныние среди надсадных трудов.

Инокиня Сусанна вспоминает: “Работал инок Трофим так радостно, что и у нас уже весело работа пошла. А он бегает с ведрами, шутит, сияет. А потом благословился у благочинной испечь картошку для сестер. Быстренько развел костер на опушке, опрокинул туда вверх дном ведро картошки, а тут обед привезли. Мы согрелись у костра и так утешились печеной картошкой, что получился вроде праздник у нас. И вот что удивительно - инок Трофим прокапывал рядки по 2-3 раза, и каждый раз попадалась отличная крупная картошка. С этого поля мы обычно собирали пять машин картошки, а тут накопали тридцать”.

Рассказывает инокиня Иустина: “Рабочих рук в монастыре не хватает, и однажды уже после смерти о. Трофима на уборку картошку смогли послать лишь четверых - меня, одну болящую сестру и двух стареньких паломниц. Тракторист накопал нам в этот день очень много рядков, а ночами бывали заморозки, и выкопанную картошку нельзя было оставлять в поле. Но разве вчетвером столько убрать? Мы падали от усталости, выбившись из сил, а день уже клонился к вечеру. И тут я стала что есть мочи молить о. Трофима о помощи и запела стихиру: “Святии мученицы, иже добре страдаша и венчашася, молитеся ко Господу спастися душам нашим”. И вдруг откуда ни возьмись выходят на поле много сестер - человек десять, наверно. Я даже глазам своим не поверила.

У нас в монастыре теперь обычай - перед работой мы молимся о помощи новомученику Трофиму. И он, действительно, помогает нам”.

Воспоминания послушницы Елены П.: “Мне было 14 лет, когда перед Пасхой 1992 года мы с мамой и младшим братиком (ему было 11 лет) приехали в Оптину пустынь и остались здесь работать на послушании. Инок Трофим полюбил моего братишку, брал с собой на звонницу и научил звонить. Они звонили с братом, а мне тоже так хотелось быть звонарем! Инок Трофим много помогал нашей семье. Помню, у нас в келье не было замка, а он принес и врезал замок. А еще он подарил брату четки, смастерил нам кадильницу и давал ладан для нее. “Обязательно надо ходить на полунощницу, - говорил он. - Проспишь полунощницу, и весь день кувырком - ничего не ладится. А сходишь на полунощницу и живешь весь день иначе, как по воле Божией”. Однажды инок Трофим вдруг попросил у нас прощения “за все”, сказав: “Кто знает, может, я скоро умру. Может не доживу...” Мы не поняли, о чем он: “умру”, “не доживу”? На Прощеное воскресенье перед своей последней Пасхой инок Трофим стоял у иконы Божией Матери “Умиление”. Я подошла к нему, а он весело: “Ну, что, будешь просить прощения?” И положил мне в ноги земной поклон, прося у меня прощения: “Кто знает, может, не встретимся больше, а я провинился, может, пред тобой”.

Потом я стояла на отпевании у гроба инока Трофима как раз на том месте (ни метра в сторону), где он положил, прося прощения, земной поклон. Никогда до этого дня у меня даже мысли не было о монашестве. Но Пасха 1993 года была таким потрясением, что душа отвергла мир. Мне показалось - во всем мире и в Оптиной что-то сильно изменилось, а у нас появилось трое новых молитвенников перед Господом. И я молилась у гроба инока Трофима, чтобы помог мне устроить мою жизнь. Молилась о поступлении в монастырь, просила терпения и смирения, а еще так хотелось быть звонарем. А вскоре мой духовный отец сам заговорил со мной о монашестве, и через год я поступила в монастырь, где и стала звонарем.

Через день после погребения было явлено чудо - стали мироточить все три креста на могилах новомучеников. Я это видела своими глазами. Было обильное благоухание, и все приходили помазываться. Помазалась и я, начав с того дня молиться новомученикам. И вот несколько случаев помощи по их молитвам.

29 августа 1995 года наша матушка игуменья благословила меня съездить в Оптину, строго-настрого наказав, чтобы я вернулась в тот же день. В Оптиной я задержалась на всенощной и спохватилась лишь в семь часов вечера. Помолилась на могилках Оптинских старцев и новомучеников, попросив помочь мне добраться до Шамордино. И тут раба Божия Фотинъя вызвалась проводить меня.

Идем мы в сумерках через лес, как вдруг из кустов вышли трое мужчин с гитарой и стали к нам приставать. Мы быстрей от них, а они за нами. Нам стало страшно. Мы с Фотиньей очень испугались и стали молиться: она - Оптинским старцам, а я- новомученикам. Призываю их поименно и вдруг слышу- в лесу тишина. “Оглянись, - шепчу Фотинъе. - Я боюсь”. Оглянулись, а на шоссе пустынно, и в лесу не слышно шагов. Будто не люди это были, а призраки, и исчезли вдруг. Тут нас нагнала машина из Оптиной и довезла до деревни Прыски. Полдороги проехали, а до Шамордино еще шагать и шагать. Стемнело уже. Идем с Фотиньей в темноте по шоссе, а я переживаю: попадет мне, думаю, в монастыре из-за того, что ночью вернулась. Стала снова взывать о помощи к новомученикам. Вдруг возле нас тормозит машина, ехавшая нам навстречу, а шофер говорит: “Куда подвезти? Садитесь”. Развернулся и довез нас до Шамордино. “За кого молиться? - спрашиваем шофера. - Скажите ваше имя”. А он улыбается: “Василий Блаженный” А это имя о. Василия в монашеском постриге, и мы поняли, кто нам помог.

Однажды у меня сильно разболелся зуб, а была моя череда петь на клиросе. Боль нестерпимая, а подменить меня некем. Стою на клиросе и так мне плохо, что уже не молюсь, но “вопию” новомученикам. Вдруг боль исчезла. Я сперва не поверила. Все жду, что зуб опять заболит, но зуб уже больше не болел.

Паломница из Брянска Галина Кожевникова прислала в Шамордино свои воспоминания: “Когда в 1991 году я впервые приехала в Оптину, то чувствовала себя здесь так одиноко, что думала: чужая я всем. Помню, чистила на послушании подсвечник пальцем, а тут подошел послушник Алексей (о. Трофим), дал мне металлический стержень, помог, пошутил. Он посоветовал мне с детьми почаще бывать в Оптиной. А когда мы приезжали, хлопотал, чтобы получше устроить нас, и приносил детям просфорки, фрукты, конфеты. Он был всегда радостный и не ходил, а летал, так что его светлые волосы и подрясник даже вихрились от быстрой ходьбы. Время о. Трофим ценил необычайно, и я все удивлялась: только что видела его в храме, а он уже выезжает на тракторе из монастыря. В те годы вышла книга “Христа ради юродивые”. Послушник Алексей стоял за свечным ящиком и читал ее. “Видишь, - говорит, - читаю - не оторвешься”. Он посоветовал мне купить ее, но денег на книгу у меня не было, и он по почте прислал ее мне. Уже после смерти о. Трофима с этой книгой вышла такая история. Один человек оклеветал меня, а батюшка, поверив, сказал мне такое, что я ужаснулась. Уныние было страшное. Наутро заказала панихиду об убиенных оптинских братьях, умоляя их помочь. А вечером батюшка вызвал меня к себе и, разобравшись во всем, так утешил, что я пришла домой ликующая. Взяла книгу “Христа ради юродивые”, а оттуда выпала записка, пролежавшая пять лет незамеченной: “Если в дальнейшем что-либо вам понадобится, сообщите. Алексей”. Рассказываю потом про эту записку батюшке, а он говорит, улыбаясь: “Теперь поняла, кто тебе помог?”

Когда я жила в Шамордино, местные жители рассказывали: там, где о. Трофим сажал картошку стареньким бабушкам, колорадского жука почти не было, хотя на соседних огородах его было полно. А у одной бабушки вообще не было, причем несколько лет подряд. Местные жители даже специально ездили в Оптину, чтобы узнать: какую молитву от жука читал о. Трофим? Но инока в Оптиной не нашли. А когда позже о. Трофима спросили про молитву от жука, он ответил: “Да я одну только Иисусову молитву читал”.

Послушница Юлия рассказала: “После смерти о. Трофима некоторые местные жители брали земельку с его могилы и, разведя водой, кропили ею огороды с верой в помощь новомученика в избавлении от колорадского жука. Один человек сказал мне, что жуки у него после этого исчезли”.

“ИМЕНЕМ МОИМ БЕСЫ ИЖДЕНУТ”

В Оптиной пустыни и поныне ходит легенда, будто инок Трофим отчитывал бесноватых, а возникла легенда так.

Рассказывает Александр Герасименко: “В скиту в одной келье с о. Трофимом жил одно время бесноватый паломник. Во время приступов он взвивался в воздух и по-звериному изрыгал такое, что все убегали из кельи. А о. Трофим жалел болящего и старался ему помочь. Однажды, когда бесноватый стал извиваться, Трофим зажал его между колен, кропит святой водой и, что есть мочи, читает молитвы “Да воскреснет Бог...” и “Живый в помощи”, и всех святых на помощь зовет. Особенно, помню он взывал о помощи к преподобному Серафиму Саровскому. А бесноватый кричит не человеческим голосом: “Не молись! Меня жжет!” В общем, я от этого крика сбежал. А когда вернулся, они уже мирно пили чай.

После этой “отчитки” вызвали о. Трофима к отцу наместнику, и он уже больше не отмаливал бесноватого, но лишь обмахивал ему лицо скуфейкой, когда он после приступов без сил лежал.

Самое интересное, что через три года после смерти о. Трофима в Оптину приехал диакон. Я узнал его и спросил, помнит ли он, как о. Трофим “отчитывал” его. “Ничего, - говорит, - не помню, что было в болезни”. А я так обрадовался его исцелению, что и расспрашивать не стал”.

Каждому кто знает чин отчитки, ясно, что инок Трофим, конечно же, не отчитывал. Но война с бесами у него шла насмерть, ибо он воочию видел их. Как-то раз он проговорился об этом москвичке Тамаре Савиной, живущей на даче близ Оптиной. И Тамара спросила: “Трофим, а какие они?” - “Лучше не спрашивай. Такая мерзость, что говорить тошно, а помолчав, добавил, - знаешь, чего бесы больше всего боятся? Благодарения Господу. И когда тебе будет плохо, читай Благодарственный акафист Спасителю и от всего сердца благодари - за скорби, за радость, за самое тяжкое. Вот начнешь читать, а они в келью набьются, и такое творят, что стены дрожат. А дочитаешь, оглянешься - нет никого. Тишина, и такая радость на сердце, что смерть не страшна: лишь бы с Господом быть”.

Весной 1993 года инок Трофим пахал у Тамары огород и подарил ей акафист святым мученикам Киприану и Иустине: “Читай и распространяй. Бесы этого акафиста, как огня боятся. Сам на опыте испытал”. После смерти инока Тамара пришла к иеромонаху Михаилу за благословением читать и распространять акафист, а он сказал: “Мать, какие твои силы с бесами биться? Приподнимет, пришлепнет и все”. Читают этот акафист лишь по особому благословению, и вот почему. В свое время философ Константин Леонтьев, а в постриге монах Климент, открыл для себя силу этого акафиста и специально ездил по домам, читая его над бесноватыми. Успех был поразительный, но сам Константин Леонтьев заболел тогда тяжким нервным расстройством, исцелившись лишь по молитвам еще живого святого - преподобного Амвросия Оптинского. Что же касается совета о. Трофима читать этот акафист, то за ним стоит неподдельное, до простодушия смирение инока - он искренне считал себя хуже всех, полагая, что другим доступно куда большее. Он не ведал еще, что ему уже уготован венец новомученика, и в нем действует Своей силой Господь.

После смерти в келье инока нашли множество переписанных его рукою молитв против вражьей силы. А игумен Антоний вспоминает, как о. Трофим рассказывал, что воочию видел бесов, силящихся столкнуть его вместе с трактором в овраг. “Лишь Иисусовой молитвой отбился”,- рассказывал он тогда. А еще вспоминают, как о. Трофим не раз зарекался: “Все - не буду больше за бесноватых молиться. Бесы больно бьют”. Но мог ли он отказать кому, когда слезно просили: “Трофимушка, помолись”? Так и вел он до самой кончины тяжкую брань с бесами, одержав в ней победу в своей мученической смерти за Христа.

Увидеть эту победу глазами нельзя, но кое-что зримо. Живет в Оптинских краях молодая женщина, которую из сострадания к беде назовем условно Анечкой. Человек она деликатный и очень переживает, что возле святых мощей из нее рвется звериный рык. Анечка хочет исцелиться, и зимой 1995 года от могилок Оптинских старцев услышали рык. Это Анечка, припадая к земле, ползла к могилкам - ее отшвыривало, она падала и снова ползла. К ней поспешили на помощь, подвели к могилкам, и Анечка благодарно затихла. “Анечка, а тебя на могилки новомучеников сводить?” - предложили ей.- “Нет, я не выдержу,- отвечает она.- Там жжет сильно. Это вы счастливые, к новомученикам без страха ходите, а я только после причастия могу”.

Рассказывает мать Нина: “Через год после убийства пошла я на могилку Трофима, помолилась, поплакала и присела на лавочку. Смотрю, напротив могилки Трофима, но поодаль, стоит женщина и как-то странно дрожит. “Детка, - говорю, - что с тобой?” - “Я, - говорит, - знала инока Трофима при жизни. Хочу подойти к его могилке, а не могу”. Подвела я ее к могилке, а она как закричит - мат, оскорбления, ужас! “Простите, - говорит, - у меня болезнь такая”. И в голос кричит! Тут из медпункта врач о. Киприан выглянул: “Это кто там так страшно кричит?” - “Больная, - говорю, - чем бы помочь?” - “Уведите ее от могилок, она и затихнет”. И правда, она затихла, когда я ее от могилок увела. Приветливая стала, хорошая. И не подумаешь, что больная! Но я тогда не знала, что есть болезнь беснования. Впервые увидела и перепугалась”.

Рассказывает врач Ольга Анатольевна Киселысова: “Однажды я привела на могилы новомучеников девушку, страдающую наркоманией. У могилы о. Трофима она сказала: “Ох, и бьет тут сильно! Как же сильно бьет!” Потом ее родители рассказывали мне, что девушка исцелилась”.

“ ЛЮБЛЮ ВСЕ ПОСЛУШАНИЯ, КРОМЕ...”

Когда на могиле новомученика Трофима начались чудотворения, один паломник-трудник сказал в простоте: “Повезло Трофиму! Жил - не тужил. Ехал себе на тракторе - да и въехал в Царствие Небесное!” Так богомудро прожил инок свою жизнь, что остались сокрытыми скорби тяжкого монашеского подвига, и запомнился он многим веселым трактористом, не знающим, казалось, никаких проблем. Тракторист он был умелый и, думали, многоопытный. А образ сельского умельца настолько укоренился в сознании, что в одном из газетных некрологов об о нем писали, как о труженике сельского хозяйства, немало потрудившемся на полях нашей Родины, а затем на монастырских полях. Некролог озадачил родных инока. Во-первых, он до Оптиной никогда не работал на тракторе, а главное - был горожанином и жил в деревне лишь до окончания восьмого класса. “Где он научился пахать, не знаю, - рассказывала мать. - А права получил так. Поехал из Братска в деревню навестить дядю, а там трактористы на права сдавали. Он пошел со всеми и сдал”. Вот послушания инока в монастыре - он был гостиничным, маляром, стоял за свечным ящиком, пек хлеб, работал в кузнице, в переплетной мастерской, на складе. А главные послушания - старший звонарь, пономарь, тракторист. Он был мастером - золотые руки, и каждое дело исполнял так талантливо, будто сызмальства был обучен в нем. И лишь после убийства узнали, что он никогда не был кузнецом, трактористом, переплетчиком, пекарем, а до монастыря и звонить не умел. “Сыночек мой, да когда ж ты всему научился?” - удивлялась потом мать. Ответа на этот вопрос нет, но известны слова инока Трофима: “Господь по молитве все дает”. И вот рассказ о том, как инок Трофим пек в Оптиной “целебный” хлеб.

Печь свой хлеб заставила нужда. Как раз в 90-х годах при отсутствии неурожаев и стихийных бедствий в стране наступил тот подозрительный голод, когда хлеб стали выдавать по карточкам. В долгих очередях за хлебом козельчане возглашали: “Москву на вилы!” А в монастырской трапезной для паломников нередко объявляли: “Братья и сестры, простите нас Христа ради, но хлеба к обеду сегодня нет.” Тогда и было решено возродить хлебопашество и выпекать свой хлеб. Печь хлеб в Оптиной никто не умел. И на послушание пекаря поставили о. Трофима, полагая, что он деревенский, а в деревне хлеб все же пекут.

Рассказывает Пелагея Кравцова: “Прибегает ко мне Трофим и спрашивает: “Поля, как хлеб пекут?” - “Рецепт пирога, - говорю, - могу дать. А хлеб? Да кто ж теперь хлеб печет?!” Вспомнили с ним, как в старину проверяли качество хлеба: на хорошо выпеченный хлеб можно сесть - он пыхнет и снова пышно поднимется. Ох, и побегал он тогда по бабушкам, пока нашел рецепт настоящего старинного хлеба. Зато караваи у него выходили пышные, как куличи, а вкусные! Бывало, купишь в магазине хлеба, а не выдержав, зайдешь в пекарню: “Трофим, дай настоящего хлебца отведать!” Помню, как вместе хрустели горячей корочкой”. В трапезной для паломников рассказывали случай. Один бизнесмен, уезжая из монастыря, попросил дать ему рецепт монастырского хлеба и сказал: “Я имею личного повара и питаюсь в лучших ресторанах, но у меня больной желудок и хлеба не принимает. А ваш хлеб просто целебный - ем и наслаждаюсь!” Рецепт ему, разумеется, дали, спохватившись после его отъезда, что не сказали главного: сколько же молился над каждой выпечкой о. Трофим! “Да он по сорок акафистов над каждым замесом читал”, - сказала одна женщина из трапезной. “А ты считала?” - спросили ее. Никто, конечно, не считал. Но все видели, как о. Трофим полагал многие земные поклоны перед иконой Божией Матери “Спорительница хлебов” и, действительно, долго молился. Хлеб был намоленный.

Необычайно вкусный монастырский хлеб шел нарасхват. Им благословляли в дорогу именитых гостей. А кое-кто брал и без благословения.

Рассказывает паломник-трудник С.: “В ту пору мы увлекались доброделанием и спешили делать людям добро, причем за чужой счет. Знакомых, приезжавших в монастырь, я водил в пекарню к Трофиму угощаться горячим хлебом. Они ахают: “Как вкусно!” А я уже целые экскурсии веду: “Трофим, дай людям хлеба в дорогу, а этому побольше - он совсем без денег”. Трофим виновато потупится, но даст. В общем, за наше “доброделание” и самочинную раздачу хлеба поставили Трофима на поклоны. Как же все переживали за Трофима, и хотелось провалиться сквозь землю от стыда! А Трофим, напротив, - епитимью нес радостно, а земные поклоны любил.

Когда Трофима поставили на склад, то стало иначе. Раньше один “доброделателъ” многое брал со склада без благословения, чтобы одаривать людей. А тут пришел он на склад, а Трофим ему говорит: “Если благословят, хоть все забирай. Не мое это, а Божие”. Тот раскричался: “Я людям помогаю, а ты не любишь людей! Где твоя христианская любовь?” А Трофим говорит: “Господь тут хозяин, а не мы с тобой. Если ты, а не Бог в монастыре хозяин - вот тебе ключи от склада, а я ухожу”. Положил он на стол ключи от склада, а “доброделателъ” тут же ушел”.

Жизнь инока Трофима, как и жизнь каждого человека, не обходилась без искушений. Но вот итог многолетней работы по сбору воспоминаний о новомучениках: никогда ни один человек не слышал от инока Трофима, инока Ферапонта, иеромонаха Василия ни одного слова осуждения.

Рассказывает столяр-краснодеревщик Николай Яхонтов: “Один брат сильно осуждал монастырское начальство. Приходит к о. Трофиму и говорит возмущенно: “Мы молиться сюда приехали, а не в хозяйственной деятельности увязать. А тут один автопарк чего стоит!” А о. Трофим говорит: “Брат, зачем мы сюда приехали - душу спасать или других осуждать? Тут Господь хозяин, Божия Матерь игуменья. Если что не так, Божия Матерь поправит. А мы кто такие с тобой? Об автопарке в монастыре. По древней традиции паломников в Оптиной кормят бесплатно, а за стол садятся порой 500 человек. Вот и уходят в рейсы монастырские машины, чтобы купить продукты не у перекупщиков, а где подешевле. А еще уходят в горы машины за воском для свечей и развозят православную литературу. Шоферы в монастыре всегда очень нужны. Когда после смерти инока Трофима стали разбирать вещи в его келье, то из них выпали водительские права, чему удивились: “Как?” Права профессионала-водителя нашли также в келье инока Ферапонта, и опять удивились: “Как?” Водительские права были и у иеромонаха Василия, но он их даже в монастырь с собой не взял, зная: человека с правами тут же посадят за руль, начнутся бесконечные поездки, и тогда прощай монашеская жизнь. “Я люблю все послушания, кроме тех, когда надо уезжать из монастыря”, - говорил инок Трофим. За послушание ему и о. Василию случалось уезжать из Оптиной, но добровольно - никогда.

“НАУЧИ МЕНЯ, БОЖЕ, ЛЮБИТЬ!”

Рассказ прихожанки Н. Д.: “Был у меня с о. Трофимом загадочный случай. Шел Рождественский пост 1990 года. Постное масло у нас в Ко-зелъске выдавали тогда по карточкам -100 грамм в месяц на человека. А была у нас тогда при Оптиной православная община мирян. Мы несли послушание странноприимства, а при такой уйме народа в доме майонезной баночки масла хватало лишь на три дня.

Пост проходил без масла. От сухой перловой каши уже саднило горло, а сын просил: “Мама, картошки пожарь”. А на чем? И когда паломники из Москвы привезли нам много сливочного маргарина, начались пищевые грезы - в уме уже шкварчала на сковородке поджаристая картошечка, а к ней грибочки с лучком! Резвыми ногами мы побежали в монастырь за благословением на сливочный маргарин, а иеромонах Михаил сказал: “Не могу благословить на нарушение поста. Молитесь, чтобы Господь послал постного масла”. Отошла я от батюшки злая. Не могу молиться - жареной картошки хочу. Лишь за послушание перекрестилась насилу, сказав: “Господи, пошли маслица”. И тут из алтаря вышел отец Трофим, прошел через переполненный храм прямо ко мне и дал бутылочку святого масла: “Вам”. Я удивилась, а женщина, стоявшая рядом со мной, сказала: “Счастливая вы - прямо из алтаря святого масла принесли!” - “Хорошо бы, - говорю, - еще и растительного”. - “А вас растительное интересует? Приходите к нам в магазин”. Оказывается, эта женщина работала в магазине воинской части, где закупили много постного масла и решили помочь православным в пост. Растительное масло с той поры в доме не переводилось, а случай с о. Трофимом не выходил из головы. Я уже знала - он ничего не делал неосознанно: женщинам, молившимся с непокрытой головой, он дарил платочки, будущим монахам и монахиням - четки, а мне досталось святое масло на исцеление от некоего недуга души. И хотелось понять - от какого? “Как от какого? - сказал мой духовный отец. - Конечно, от маловерия”. Вот другая история о моем маловерии. Собрались мы сделать в доме ремонт, закупив все необходимое. Но тут в свои 84 года тяжело заболела мама. И где уж ей выдержать месяц разорения в доме? Решили, ладно, обойдемся без ремонта. А Успенским постом 1995 года электрик стал долбить стены, отыскивая повреждение в скрытой проводке, и вдруг разом рухнули многослойные деревенские обои, а дом превратился в берлогу с лохмотьями обоев по углам. Побежала я в расстройстве на могилу о. Трофима и говорю: “Трофимушка, что делать? Мама болеет, а на ремонт нет ни денег, ни сил”. Ни о каком ремонте я даже не помышляла - просто поплакалась. Возвращаюсь домой, а там мама о. Трофима с моей мамой чай пьют. “Срочно делай ремонт, - говорит мне мама Трофима. - Как я люблю обои клеить и все бы тебе сделала, но разболелась я”. Начала я рассказывать, что ходила к о. Трофиму, но досказать не успела, как в дом вошла паломница Люба из Алексина и говорит от порога: “Ну, я как знала, что надо ремонт делать, и даже рабочий халат с собою взяла. Ставьте воду варить клейстер”. “Какой клейстер, Люба? Садись чай пить”. А Люба уже рабочий халат натягивает: “Некогда. "Я на три дня приехала, и надо в три дня закончить ремонт. Уж до чего я люблю ремонт делать! Мой муж все боится, что пока он на рыбалке, я опять проверну ремонт”. Но и Люба про мужа не досказала, как пришла молдаванка Дарьюшка и тоже прямо от порога говорит: “У нас в Молдавии трижды в год белят - на Рождество, на Пасху и на Михайлов день. Можно я у вас побелю? А мама Трофима лишь улыбается: “Ну, нагнал Трофим людей!”

За три дня сделали ремонт: побелили, поклеили обои, покрасили двери и окна, и лишь пол не успели докрасить, оставив, пока сохнет, проход. Люба и Дарьюшка не пропускали при этом ни одной службы в Оптиной. А когда мы вышли в лес возле дома продышаться от краски, то наткнулись на опушке на такое изобилие опят, что нарезали сразу корзин десять, да и бросили резать: хватит. Как выяснилось позже, год был не грибной, и соседи удивлялись: “Где ж вы грибы отыскали?”- Да не искали мы - было такое море золотистых нарядных опят, будто устроил нам о. Трофим праздник”. “Не своей силой это сделано”, - сказал про трехдневный ремонт иеромонах Марк из Пафнутиево-Боровского монастыря, возглавлявший когда-то оптинскую православную общину мирян. Давно уже нет нашей общины, но однажды Господь собрал нас вместе на праздник в Оптиной. Кто-то приехал в рясофоре, кто-то уже в мантии, и получился у нас вечер воспоминаний об иноке Трофиме и о тех временах, когда мы буквально изнемогали душою от, казалось бы, добрых дел. От странноприимства и вечных разговоров в доме гудела голова, от многопопечительности опустошалась душа, а искушения с жильцами-паломниками бывали такие, что потом приходилось нести епитимью за осуждение.

Собственно, разговор начался с вопроса: а как же Трофим? Уж сколько он помогал людям и не изнемогал при этом душой. Почему? И тут все вспомнили один незначительный вроде бы случай. В конце литургии одна малышка умудрилась засунуть руку в такую узкую щель батареи, что вытащить ее оттуда было невозможно. Реву было минут на сорок! Вокруг рыдающего ребенка собралась толпа, и каждый силился вытащить руку. Но от этих усилий рука лишь посинела, распухла, а малышка кричала все отчаянней. На крик из алтаря вышел о. Трофим. Помолился перед иконой Божией Матери, а потом стал играть с ребенком, изображая, как киска умывается и зайчик морковку жует. У малышки сразу улыбка до ушей и лишь просит: “Еще киску покажи, еще зайчика”. Ну дитя есть дитя, а против инока поднималась досада: тут дело делать надо и руку спасать, а он играет в зоопарк. Но когда ребенок успокоился и обмяк, о. Трофим неуловимым движением вынул руку из батареи. Эта совсем простая история вдруг припомнилась теперь уже как притча о доброделании: мы ведь ожесточенно “дело делали”, а у Трофима было иначе. Сначала молитва к Божией Матери и любовь к этому измученному, испуганному ребенку. Дитя и инок полюбили друг друга и лишь потом освободилась рука. “Как же нам всем не хватает этих огромных голубых глаз о. Трофима”,- сказал на проповеди игумен Владимир. Любви не хватает, а без нее все становится тусклым и серым. Вот и сидели, вспоминая сияющие любовью глаза Трофима. Бог есть любовь. Рядом с Трофимом душа это чувствовала, и как же было радостно с ним!

“ДЕЛАТИ РАЙ”

“Фараон дал израильтянам много работы, чтобы они много ели и оттого забывали о Боге своем”.- сказал последний афонский русский старец иеромонах Тихон (1968). Жизнь инока Трофима можно было бы пересказать в иных словах: “Он много молился, мало спал, мало ел, ограничивая себя даже в питье. Но как же много он работал!”

Рассказывает монахиня Александра, старшая сестра по хоздвору: “Стояло такое засушливое лето, что на огородах все горело. А без овощей чем людей кормить? И мы бегали с ведрами воды от пруда, поливая огород. Но ведь тут не три грядки надо полить, а поля, и мы уже падали с ног. “Да как же вы мучаетесь!” - сказал о. Трофим и придумал, как через пожарные шланги качать насосом воду из пруда. Но шланги с водой были такие тяжелые, что таскать их по огородам мог только сам о. Трофим. Возвращался он с послушания уже к ночи, и мы с ним ночами поливали огород. “Ох, Трофим, - говорю, - быть мне в аду. Приду в келью и падаю, а на правило сил уже нет”. “А я, - говорит, - приду в келью, встану на молитву. И вот помню, что начал читать “Отче наш”, а закончил ли - не помню”. Помолчал и сказал: “Нет, Александрушка, будем мы с тобою в раю. Мы же ради Господа себя забываем, а разве Господь забудет нас?”

Из воспоминаний Пелагеи Кравцовой: “Красивый был человек Трофим и до чего же красиво работал! У нас все рабочие любили его. А разобраться - что мы с ним, чаи распивали что ли? Но столкнешься на минутку по делу, и сразу радость - родной человек. Вот придешь, бывало, на склад, а нужного инструмента там нет. Ну, на нет и суда нет. А когда на складе работал Трофим, он тут же скажет: “Сейчас подумаю, чем заменить”. И ведь обязательно выручит”.

В Библии о работе на совесть сказано - “делати рай”. Именно так работал инок Трофим, и историю возрождения Оптиной пустыни невозможно представить без его трудов. Он приехал сюда, застав ту мерзость запустения на святом месте, когда отказывалась плодоносить земля. Местные жители, построившие после войны поселок на монастырских угодьях, нещадно кляли эту землю, на которой почему-то ничто не росло. Землю для огородов завозили самосвалами, создавая искусственный плодоносный слой. И все равно земля была как больная: на яблонях не было яблок, на смородине - ягод, и стояли в парше сады. Любителей природы, потрясенных величием оптинского бора, ждало иное потрясение: лес был будто мертвый. Не слышно пения птиц, не плодоносят черничники, а из грибов - лишь редкие скрюченные сыроежки. “Что это - радиация?” - спрашивали в тревоге первые насельники. Мерили приборами, но радиации не было, как не было грибов и рыбы в реке.

Первые насельники лишь из книг узнавали, что когда-то тут были богатейшие монастырские рыбные ловли, кормившие обитель и губернию. А местные жители рассказывали: за грибами ездили на телегах и брали лишь шляпки от белых грибов. А еще старикам запомнились монастырские помидорные поля. Здесь без всякой пленки и совсем как на юге помидоры росли в таком изобилии, что по благословению отца наместника священномученика Исаакия II, расстрелянного в 1938 году, их раздавали всем желающим. “А потом наступил экологический кризис”,- говорили старики, не связывая оскудение с тем, что ушли в лагеря молитвенники, и ушла от земли благодать.

Инок Трофим застал на месте былых помидорных полей дурно пахнущее полуболото. На костромском диалекте такую землю называют “обидище” - от обиды на то, что ни к чему не пригодна эта земля: не пашня, не пастбище и даже не болото, на котором все же клюква растет. Пахал инок Трофим обычно на тракторе. Но трактор по “обидищу” не пройдет - топко. Даже пахарь с плугом “обидище” не осилит, если это не пахарьбогатырь инок Трофим.

Почему-то запомнилось, как стоят на ветру конь и пахарь. Инок Трофим долго молится, повернувшись лицом к востоку, а ветер треплет его светлые волосы и взвивает гриву коня. Потом перекрестившись, он берется за плуг, а земля такая тяжелая что издали кажется, что конь и пахарь уже ползком ползут по земле. Конь припадает на колени и сильно тянет шею вперед, а инок Трофим лежит грудью на плуге, упираясь в землю носками сапог.

Сейчас здесь снова растут помидоры, розы, капуста и огурцы. “Экая силища у монахов - такую гиблую землю поднять! - сказала бабушка Ольга Юрина. - Никто из нас не верил, а сказать бы - не поверили”. В лето после убийства местные женщины всполошились: “Лес оживает. Черника пошла”. И потащили из леса чернику ведрами. А на следующий год местные рыбаки стали приторговывать такой рыбой, что лишь поллеща умещается в ведре, а хвост наружу торчит. Завелись птицы, ветви яблонь потяжелели от яблок, а козельчанин Владимир рассказывал, что они с женой нашли возле Оптиной четыреста белых грибов. По привычке видеть во всем случайности, никто не усматривает той взаимосвязи, что пролилась на землю кровь новомучеников, и по их молитвам, их заступленнием вернулась к святой земле благодать.

ТРИЧИСЛЕННЫЕ МУЧЕНИКИ

Оптинские новомученики обычно приходят на помощь втроем, причем иноков Трофима и Ферапонта все почему-то видят в монашеских мантиях. Но прежде чем рассказать о посмертных чудотворениях приведем один случай.

В Оптину из Шамордино приехала инокиня и рассказала, что монахине Ф. приснился встревоживший ее сон: на шамординской звоннице возле церкви бьет в набат о. Трофим, снег вокруг красный, а к храму бегут, как на пожар, о. Василий и о. Ферапонт. “Запишите этот сон,- сказала инокиня.- Монахиня Ф. сильно тревожится”. По учению святых Отцов снам доверять нельзя. Мы категорически отказались записывать сон, как из Шамордино сообщили - там пожар. Загорелось в нижнем этаже храма и как раз у той стены, где бил в набат о. Трофим. Сгореть бы храму, ибо пожар занялся потаенно и полыхнул сильно, но молитвами новомучеников помиловал Бог. Вот почему в рассказы о посмертных чудотворениях мы включили некоторые явления новомучеников в тонком сне, подвергнув их предварительному рассмотрению духовно опытных отцов.

Случай исцеления паломницы, записанный с ее слов свидетелями исцеления: “Я, Нина Пичуг, 58 лет из Байрам-Али из Туркмении, приехав в Оптину пустынь, тяжело заболела. Температура к ночи была выше сорока градусов. Перед этим на всенощной я исповедалась, помолилась Божией Матери, прп. Амвросию Оптинскому и побывала на могилах новомучеников. Почему-то до Оптиной я о ново мучениках не знала и фотографий их. никогда не видела. Вернулась я с могилок в гостиницу и слегла. Я вся горела огнен и не пойму, задремала я или видела все наяву. Но вижу - пришли ко мне и молятся о моем здравии преподобный Амвросий Оптинский, батюшка, у которого я исповедовалась, и трое неизвестных монахов. Что удивительно - вижу этих монахов нераздельными, будто они срослись друг с другом в плечах. Почему-то сразу пришло на ум, что это Оптинские новомученики. А когда позже увидела их фотографии, то сразу их узнала. Наутро проснулась совершенно здоровой, и исцеление произошло в ночь с 4 на 5 октября 1993 года”.

Из воспоминаний Александра Герасименко: “Вскоре после убийства монах Амвросий рассказывал сон, будто висит у него в прихожей архиерейская полумантия необыкновенной красоты. Он хотел взять ее себе, но услышал голос: “Это мантия отца Ферапонта”.

Из письма Натальи Буркаевой. Пензенская область, г. Ново-Ломов: “Сынишке было пять лет, когда мы побывали в Оптиной. А в шесть лет, сразу после убийства братьев, он проснулся утром и спрашивает: “Мама, мы сейчас в Оптиной не были?” - “Нет”, - говорю. Вижу, что он как-то возбужден, и спрашиваю: “Сыночек, а что такое?” А он говорит: “Мама, а ведь эти монахи живые. Я их сейчас видел. Они шли по дорожке и улыбались. Там, как в Оптиной, только красивее, а кругом цветы большие и яркие”. Я спрашиваю: “Антоша, а что еще ты видел? Храм там тоже есть?” - “Да, есть, но какой-то не такой, покрасивее и весь расписной. И все там ярко, свет кругом”.

Рассказывает москвичка, инженер С., а ныне монахиня Н.: “Я инвалид II группы из-за перенесенной черепно-мозговой травмы. В Москве я часто падала в обморок от головокружений, а Оптина пустынь меня спасла. Поселившись в доме возле монастыря, я постепенно окрепла и стала работать в монастыре на послушании. Но любых поездок в автобусе я боялась, как пытки, - мне сразу делалось дурно, и от боли раскалывалась голова. А тут кончились деньги, и надо было съездить в Москву, тем более, что один знакомый, взявший у меня деньги в долг, сообщил, что собрал нужную сумму и готов по приезде мне все вернуть. У меня был такой страх перед автобусами, что перед поездкой я долго молилась у могилок новомучеников, умоляя их помочь мне доехать до Москвы, а получив деньги, благополучно вернуться. Набрала я в пакет земельки с могил новомучеников, села в автобус и не заметила, как доехала.

В Москве звоню знакомому, а тот радостно сообщает, что приготовил деньги и ждет меня у себя. Приезжаю, а он говорит раздраженно, что никаких денег у него нет и вернуть ему долг нечем. Вышла на улицу и чуть не плачу: что это - насмешка, что ли? А пакетик с земелькой сжимаю в руке. Вдруг вижу - под ногами деньги лежат. Нагнулась, подняла. Снова вижу деньги и снова поднимаю. Так семь раз нагнулась и собрала ровно столько, сколько он мне был должен.

Вернувшись домой, звоню ему и говорю, что теперь он мне больше ничего не должен, потому что Господь вернул мне долг. Рассказываю, что нашла деньги, а он спрашивает: “В таких-то купюрах?” - “Да”. И тут он признается, что перед моим приездом его одолело искушение выпить. Схватил он приготовленные для меня деньги, сунул в карман и побежал в гастроном за водкой. А у кассы обнаружил - в кармане дыра и денег нет. Именно эти деньги я нашла, и по молитвам новомучеников все кончилось хорошо для моего знакомого и для меня”.

Рассказывает иконописец Тамара Мушкетова: "В Оптиной пустыни жил и работал на послушании столяра москвич Саша Момзиков. Где-то через полгода ему понадобилось ехать домой. Денег на дорогу у Саши не было, и отец-эконом пообещал отправить его в Москву монастырской машиной. Собрал Саша чемодан и неделю ежедневно ходил к воротам, а уехать не мог: то мест в машине нет, то еще что случится.

Саша расстроился: “Да что ж такое? Не могу уехать и все!” - “Саша, - говорим ему, - сходи на могилки новомучеников. Они же всем помогают”. А он лишь отмахнулся: “Да ну!” Постоял с чемоданом, но на могилки, смотрим, пошел. Помолился там и отправился к знакомым в переплетную мастерскую чай пить. Только сел, а дверь распахивается, и о. Митрофан говорит: “Саша, ты чего тут рассиживаешься? Весь монастырь обыскали - там у ворот машина тебя ждет”.

Рассказывает паломница-трудница Людмила Степанова, ныне инокиня Домна: “Закупили мы в городе все необходимое для оптинской златош-вейной мастерской. Груз получился тяжелый, а ни одна машина нас до Оптиной не везет. Взмолились мы о помощи новомученикам, и тут же возле нас затормозила машина, а водитель пригласил садиться.

Но таких случаев помощи с транспортом по молитвам новомучеников в Оптиной пустыни такое множество, что даже не знаю, а удобно ли мне об этом рассказывать”.

Протоиерей Валерий, настоятель храма Свт. Николая в г. Козельске, рассказал: “Когда мы были в Оптиной пустыни, моей матушке Тамаре стало плохо. Боли были невыносимые, и я тут же отслужил литию на могилках новомучеников.

Матушка, чтобы унять боль, приложила к больному месту земельку с их могилок, и боль прошла. Конечно, когда выяснился диагноз, пришлось прибегнуть к операции. Но я считаю немаловажным отметить, что по молитвам новомучеников матушка получила облегчение в болезни, и приступ острой боли мгновенно был снят”.

Иеромонах Василий (Мозговой) сообщил: “В Варлаамо-Хутынском монастыре Господь свел меня с иеродиаконом Димитрием из Псковской епархии, рассказавшим о себе следующее. Он сильно заболел и так задыхался, что не мог спать лежа, а только сидя. Тогда их батюшка предложил помолиться об исцелении оптинским новомученикам и отслужил панихиду по о. Василию, о. Ферапонту, о. Трофиму. Вечером отслужили панихиду, а наутро иеродиакон Димитрий был здоров.

Когда у них на приходе одну рабу Божию разбил паралич, батюшка снова отслужил панихиду по оптинским ново мученикам. После панихиды больная смогла уже шевелиться, а до этого была недвижима”.

Рассказывает паломница-трудница с Украины Зоя Корчак: “В 1997 году в одной келье со мной жила паломница из Финляндии Надежда Пиетарила. У Нади была саркома, она перенесла несколько операций, врачи признали ее безнадежной, ожидая, что она со дня на день умрет. “Для врачей меня уже нет, - говорила Надя. - Я уже не существую, но я еще живу”.

Надя знала, что умирает, и приехала в Оптину пустынь буквально на день, чтобы поклониться перед смертью святым. Но духовник монастыря схиигумен Илий благословил Надю пожить в Оптиной подольше, и она очень мучилась сперва. Есть она уже не могла, сил выполнять послушание у нее не было, и даже со стороны было видно, как тяжело она больна. Надя очень любила слушать рассказы об оптинских новомучениках и ходила молиться на их могилки. Однажды она вернулась с могилок радостная и говорит: “Со мной сейчас о. Василий, как живой, говорил!” - “Как?!” Но она была в таком потрясении, что даже рассказывать об этом не могла, и лишь потом призналась: “Стою у могилки о.Василия и плачу, думая, что скоро умру и уже не увижу Финляндию, мужа и моих детей. Наклонилась приложиться к кресту на могиле, и вдруг слышу голос о. Василия: “Ты не умрешь. Над тобой покров Божией Матери. И твоя миссия на земле рассказывать людям о явленных тебе чудесах”. - “А какой был голос у о. Василия?” - спросила я, не утерпев. - “Очень красивый!” А у о. Василия был, действительно, красивый голос.

После этого случая Надежда была у двух прозорливых старцев, рассказав, что врачи со дня на день ждут ее смерти. “Ты не умрешь, - сказал ей один старец. - Вот, над тобой покров Божией Матери. И тебе дано назначение - рассказывать людям о явленных тебе Господом чудесах”. А старец Николай с острова Залит сказал: “Жить будешь, только не греши”.

После этого Надя долго жила в Оптиной. Много и охотно работала на послушании, убирая храм. И если прежде ее видели бессильной от болезни, то теперь удивлялись - сколько же в ней энергии! Надя часто исповедовалась и причащалась, не пропуская ни одной службы, и была буквально влюблена в Оптину. А аппетит у нее теперь был такой, что она все покупала продукты и говорила: “Видел бы мой муж, как я теперь ем! Дома фрукты, виноград - муж не знал уже, чем накормить, а меня отвращало от всего”. Надя рассказывала в Оптинои, что болезнь дана ей Господом в покаяние. Когда-то, еще будучи неверующей, она сфотографировалась в Мексике в обнимку с идолом. И на тех местах, где тело соприкасалось с идолом, образовались раковые опухоли, которые ей вырезали потом на операциях. Уже из Финляндии Надя прислала мне очень радостное письмо, сообщив: “Через мою болезнь Бог привел мужа к вере”. Муж у нее прежде был лютеранином, а они ведь не признают поклонения святым и их иконам. А когда Надя преображенная и полная сил вернулась из Оптинои, то увидела, что ее муж на коленях молится перед иконами”. Через год из Финляндии пришло известие о кончине рабы Божией Надежды Пиетарилы, передавшей в дар Оптиной на молитвенную память икону Владимирской Божией Матери. Всего год прожила она после чудесного случая на могиле о.Василия, и этот год, по словам Нади, был самым прекрасным временем ее жизни. Она много ездила по монастырям и часто писала в Оптину, изумляясь обилию явленных ей чудес и великой милости Божией. Последнее письмо было из Иерусалима с фотографиями обретения благодатного огня и множеством цветов на Пасху: “Как бы я хотела подарить эти цветы всей братии Оптиной! - писала она. - Слава Богу! Слава Богу!” Ей дано было прожить этот год в радостном благодарении Господу. Разве этого мало?