Нина Павлова КРАСНАЯ ПАСХА

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12

ГАДАРИНСКИЙ БИЗНЕС, ИЛИ НЕСКОЛЬКО ОТВЕТОВ НА ВОПРОС: ПОЧЕМУ УБИВАЮТ ЗА ХРИСТА?

Если в 1993 году следственные органы считали, что только “темные” православные могут верить в существование сатанинских сект, то теперь картина иная. Уже изданы справочники с перечнем этих сект, а сами секты активно внедряются в бизнес и действуют даже в школах. “Какой ужас! - рассказывала московская журналистка И.Т. - У моей подруги сын-школьник вступил в секту сатанистов и теперь терроризирует бабушку и мать: “Когда же вы сдохнете? Зажились!” Оказывается, их в секте учат, что после 45 лет родители не имеют права на жизнь и должны быть “устранены”. Чтобы убедиться в существовании сект, достаточно подойти к газетному киоску - богато иллюстрированные издания, где можно увидеть, например, фоторепортаж с черной мессы с возлежащей на престоле обнаженной блудницей. Зло сегодня уже не скрывается - дескать, смотрите: тайн нет. И все же скажем о главной тайне “черного бизнеса”: древнее зло старается быть загадочно-новым. А иначе как поймать на крючок? Вот почему благоразумно спросим, а в чем тут загадка и новое что?

У Карла Маркса, вступившего в молодости в секту сатанистов, есть стихотворение: “Адские испарения поднимаются и наполняют мой мозг, пока не сойду с ума и сердце мое не изменится в корне. Видишь этот меч? Князь тьмы продал мне его”. И по утверждению психиатров, сегодня половину пациентов психиатрических больниц составляют выходцы из сект и любители оккультной литературы. Более того, угрожающе растет число самоубийств и наблюдается неведомое прежде явление - беснование младенцев. Благочинный Псково-Печерско-го монастыря рассказывал такой случай - в монастырь привезли причащаться больную двухлетнюю девочку. Младенец был настолько слаб, что исхудалые ручки висели плетьми. Но когда девочку на руках поднесли к Чаше, она вцепилась в горло священнику и душила его с такой силой, что четверо монахов едва разжали ее руки. Зло множится сегодня с такой скоростью, что сектоведы едва успевают отслеживать все новые и новые секты. А в итоге обнаруживается: меняются лишь названия, а за маскарадом словечек стоит все то же древнее зло. И все же присмотримся к маскам современного зла, вызывающего порою шок. Это древний прием зла - вызвать шок, сломив человека, чтобы он жил “трясыйся и стеня”. Вспоминается, какой шок был у некоторых, когда в Оптиной после убийства нашли окровавленный меч с надписью: “сатана 666”. “Да не вникайте вы в эти шестерки, - сказал старец, - безбожники убили”. И все же в потрясении тех дней иные бросились изучать литературу по ритуальным убийствам, чтобы, заглянув в эту смрадную бездну, задать в итоге простой вопрос. А какая разница в том, что о. Василия убили за Христа мечом с тремя шестерками, а священномученика Исаакия Оптинского в 1938 году расстреляли? Убийство есть убийство, и суть тут не в надписях на мече. Древнее зло сегодня прячется в загадочность знаков, ритуалов, словечек, чтобы, запутавшись, сказал человек: “Да ведь такого на земле еще не было, чтобы сын-школьник изучал в секте, как убить свою бабушку и мать!” Почему не было? Было, и велика ли разница между этим школьником, метящим в палачи, и комсомольцем 20-х годов, казнившим (а это реальный случай) своего отца-священника? Палач во все времена есть палач. Словом, чем дальше продвигалось наше расследование о причинах убийства в Оптиной, тем чаще через “загадочность” современного зла проступали явления, давно знакомые.

Из разговора с игуменьей Орловского Свято-Введалекого монастыря монахиней Олимпиадой:

- Матушка, а ваш монастырь сатанисты, посещают?

- Кошкодавы-то? А как же! Все, как у людей.

На Орловщине и в других местах народ называет сатанистов “кошкодавами” за их излюбленный прием - накинуть петлю на шею котенку и, размозжив его о стену монастыря, перепачкать потом стены, рисуя свои излюбленные шестерки. В нашей отечественной истории “кошкодавы” - народ знакомый. И в романе Булгакова “Собачье сердце” революционер Шариков не случайно “кошкодав”. Это взято из жизни, и старики по деревням еще помнят, как во время раскулачивания шли по дворам вооруженные люди, стреляя зачем-то сперва в собаку и мозжа сапогами кота. Из отечественной истории, наконец, известно, что “кошкодавы” - мелкая сошка, расчищающая путь к власти своим хозяевам. Этих кошки не интересуют, и цель здесь иная - золото, сила, власть. Характерно, что о. Василий называл эти фетиши зла древним словом - идолы. И новомученики разных времен оставили нам свое духовное наследие - ясное видение природы зла.

Из проповеди протоиерея-исповедника Валентина Свенцицкого, произнесенной 8 июля 1925 года на день памяти священномученика Панкратия: “Достаточно выйти за ограду церкви, как ненависть и злоба окружают нас. Оскорбления, брань, плевки - вот чем встречает нас мир. Почему же? За что же это? Или мы хуже всех? Или мы такие преступники? Ответ на этот вопрос дает одно событие из жизни священномученика Панкратия. При его приближении содрогнулись идолы и пали в море. Вот ответ на вопрос. Идолопоклонство давно уничтожено, но наша мирская жизнь-это прежнее поклонение идолам. Бесы, действовавшие в прежних истуканах, нашли иные формы для порабощения мира”. У богоборчества разных времен один корень. К такому выводу приходили люди и, размышляя о причинах убийства на Пасху, рассказывали свои незабываемые истории, порой не связанные напрямую с событиями в Оптиной пустыни. И все же приведем эти истории - тут духовный опыт поколений и свои ответы на вопрос: почему убивают за Христа?

Станция метро Полежаевская

Рассказала эту историю Мария Никитична Депутатова. В Оптиной она появилась сразу после открытия монастыря с тяжелыми торбами через плечо: десять литров лампадного масла, холст, мука и сбережения в узелке. В свои восемьдесят лет Мария Никитична откладывала деньги на погребение, но, услышав об открытии Оптиной, рассудила: “Поверх земли никто не лежит, и меня поди погребут” . Так начиналась Оптина пустынь - пришла вдовица Мария Никитична и положила свои две лепты: все, что имела, - все отдала.

Как же любил о. Василий Марию Никитичну! А она вспоминает о нем: “У меня о. Василий, как живой, перед глазами стоит. Глаза сияют, а улыбка! Помню, прыгает по бревнам в скиту и зовет меня издали: “Маарь Никитична! А я везде вас ищу. Идемте чай пить”. Чай пили в хибарке преподобного Амвросия. А Мария Никитична, живая свидетельница гонений, рассказывала о новомучениках - оптинских, астаповских, троекуровских. Чай остывал, а о. Василий слушал. За давностью лет уже забылось, что конкретно рассказывала она о. Василию. Но из множества рассказов Марии Никитичны мы выбрали историю о московской станции метро Полежаевская, и вот почему. Отец Василий потому и стал урожденным москвичом, что на строительство метрополитена в Москву приехал его дядя, а к дяде из деревни, расположенной неподалеку от Оптиной, переехала потом его мать. Руководящую должность на строительстве метро занимал в те годы большевик Василий Полежаев. Это его именем была названа станция Полежаевская, где в вестибюле стоит его бюст. Мария Никитична избегает ездить через эту станцию, объясняя: “Не могу я видеть бюст Полежаева. Он же наше село разорил! А село наше Астапово было богатое - триста дворов, два храма было, и собирались открыть монастырь. Боголюбивой была моя родина! И вот о чем плачу и чему дивлюсь - в революцию, конечно, все пострадали, но деревни поодаль все же уцелели. А от Астапово осталось лишь тридцать дворов”. К великому несчастью для Астапово именно здесь умер Лев Толстой. В память своего учителя-ересиарха толстовцы устроили здесь коммуну, чтобы “развивать” народ, отвращая его от Церкви и внушая презрение к “попам”. Правда, за толстовцами пошли лишь местные “гультяи” - народ пьющий, пропащий, но обретший в революцию большую власть. Вспомним, как после обращения в православие о. Василий вынес из дома все книги Льва Толстого, сказав: “Мама, да он же еретик!” А где ересь, там следом большая кровь.

Мария Никитична рассказывала: “Полежаев еще до революции перестал ходить в церковь и начал пить. А пришла революция - настал его час. Достал оружие и начал грабить с дружками. Подъедут пьяные к избе на телеге, все выгребут, самогона потребуют и начинают тут же гулять. У Васьки дружок был больной венерической болезнью, многих он заразил, а потом повесился. У нас все боялись их, как разбойников, а власти назвали их “комсомол”. “Мы власть на местах”, - объявил Васька, и с тех пор уже страха не знал. Своего родного дядю ограбил и выгнал без одежды с семьей на мороз. У них ребеночек был пятимесячный, и он от стужи насмерть замерз. Я два класса всего окончила. Дальше Васька учиться не дал. Пришел в школу и потребовал исключить всех, кто не поет “интернационал”. Слово “интернационал” нашей рассказчице не выговорить, а уж эту страшную песню она, как многие дети, боялась петь. Ну, каково православному ребенку запеть: “Вставай, проклятьем заклейменный”? Ясно ведь, кто заклеймен проклятьем. И ее, как и других детей, страшившихся петь про “проклятого”, исключили из школы.

Мария Никитична продолжает рассказ: “Уж как меня учительница защищала: “Оставьте ее. Она способная”. А Васька ни в какую: “Она просфорки с теткой печет”. Это правда. Я помогала тете печь просфоры для храма, но и храму пришел конец. Был у нас очень хороший батюшка, о. Александр Спешнее. Всю жизнь с нами прожил - крестил, венчал, отпевал. Полсела - его духовные дети, и мы, как родного, любили его. Васька сразу сказал батюшке: “Я убью тебя”. Сперва скирды и амбар сжег у батюшки, а потом ночами стал дом поджигать. Такую нам жизнь Полежаев устроил, что батюшка скрылся в Москву к детям и работал бухгалтером в Расторгуево. И мы побежали из села, кто куда. Много наших в Москву убежало. Глянь, и Васька прибыл сюда: “От меня не уйдешь! А попа разыщу и убью”. Сперва он смурной был и жил в подвале. И вдруг стал начальником в Метрострое и даже министром потом. Наши астаповские передавали, что перед Москвой он многих ограбил и два пуда золота добыл грабежом. В Москве отдал золото кому надо и на золоте к власти взлетел. Квартиру трехкомнатную получил на Солянке и персональный автомобиль. Все имеет, а все лютует. И до того долютовался, что свои же рабочие убили его. Но сперва он убил нашего батюшку. Искал он о. Александра долго, и через органы все же нашел. Приехал с комсомольцами к нему в Расторгуево и говорит: “Ты меня, поп, водою крестил. Теперь я тебя окрещу”. Морозы тогда стояли страшные, и придумал он для батюшки лютую казнь - поставили во дворе большую бочку с водою и стали батюшку туда окунать. А как наш старенький батюшка льдом покрылся, отнесли его в дом к горячей печке. А когда он очнулся и застонал от боли, снова в бочку его понесли. Три дня так пытали - то в бочку, то к печке, пока не замучили насмерть его. Упокой, Господи, нашего батюшку-мученика Александра! А вы не знаете, бюст Полежаева в метро все еще стоит?”.

Станция Козельск

После Пасхи 1990 года Мария Никитична возвращалась из Оптиной домой и, ожидая поезда на станции Козельск, обратила внимание на мужчину, пившего водку прямо из бутылки.

- Коли пьешь, хоть закусывай, - сказала сердобольная Мария Никитична, протягивая ему пакет с едой. - Вот, возьми еще, мне в Оптиной дали.

- Не положено, - ответил тот.- Я в такое место еду!.. А поехали, мать, со мной? Познакомлю с целительницей - чудеса творит. Мертвого на ноги поставит и в вере, как надо, наставит.

- А какой она веры?

- Нашей, - ответил незнакомец и заторопился на поезд, написав для Марии Никитичны два адреса - свой и целительницы, сказав, что здесь всегда помогут.

Мария Никитична тогда сильно переживала - у сына началась гангрена, и врачи велели срочно ампутировать ногу. Но прозорливая шамординская схимонахиня Серафима, к которой она ездила на Пасху, не благословила на ампутацию, предсказав, что ногу удастся излечить. Так и вышло - молитвами старицы Серафимы сын Марии Никитичны и поныне с ногой. Но тогда гангрена бушевала, сын готовился к ампутации. И мать решилась вдруг съездить к “чудотворице”, попросив ее святых молитв. Когда она сошла с поезда в Сухиничах и на автобусной остановке стала расспрашивать женщин, как доехать до известной “подвижницы”, то они разом подняли крик: “Что ж ты, старая, к колдунье едешь? Она тебя до костей обдерет! Мошенница - вся в золоте, всех обдирает! Ни больных, ни убогих - никого не щадит. И куда милиция смотрит?!”. Мария Никитична обомлела - выходит, незнакомец ее обманул? Ведь знал, что она из Оптиной едет, а сказал “нашей веры”, чтоб ее заманить. Она потом долго переживала, что так опростоволосилась, но больнее всего при ее совестливости был этот ловкий нарочитый обман. После убийства на Пасху 1993 года Мария Никитична перебирала вещи, и вдруг откуда-то выпала записка с домашним адресом незнакомца с вокзала. На адресе была фамилия убийцы - Аверин. Нехорошо тогда было Марии Никитичне. И она долго не спала ночью от тяжелых мыслей - неужели все возвращается, и снова золото, водка, обман?!

Улица Победы

Аверина арестовали в г. Козельске в доме его тетки на улице Победы. В ту пору в доме по соседству жила приехавшая из Петербурга православная семья Щ-вых. И месяца за три до убийства Аверин разыграл спектакль, постучавшись к ним в дом под видом заблудившегося прохожего, чтобы произнести монолог:

- М-да, бедно живете. Какие вы бедные, просто нищие. Хотите, куплю ваш дом и козу? Не продаете? Плачу наличными, - тут он швырнул на стол веером пачку денег и горсть дорогих шоколадных конфет. - Ладно, дарю. Берите на бедность!

Его старались выпроводить, вернув конфеты и деньги. А странный гость продолжал:

- Вы нищие, а мы богатые! Мы можем скупить весь ваш Козельск, все ваши фабрики и заводы. У нас деньги и сила, а вы кто?!

Наконец-то его выпроводили, недоумевая: а чего он пришел - похвастать богатством

Из дневника о. Василия, 1988 год: “Об Антихристе”.

Число 666 дважды встречается в Библии. 1) В Откровении Иоанна Богослова как указание на Антихриста (13, 18). 2) 2 Паралипоменон (9, 13): “Весу в золоте, которое приходило к Соломону в один год, было 666 талантов”.

Сегодня золото творит чудеса и знамения. Самые фантастические проекты могут быть осуществлены, если есть деньги. От их количества зависит и фантастичность.

Начертание на правой руке или челе - рука, считающая деньги и производящая коммерческие операции. Чело - бизнесмен. Все занято помыслами о золоте. Что бы он ни делал, он должен извлечь из этого деньги, иначе нет удовольствия от жизни. То есть все помыслы (чело) и все дела (рука) заняты добычей денег.

(Многие писатели говорили о деньгах, как о страшилище - Э. Золя, Гете.)

Антихрист - финансовый гений (золото) и религиозный мудрец (Соломон), знающий и умеющий все, чтобы поразить всех. Еще Н.В. Гоголь писал: “Все, что нужно для этого мира - это приятность в оборотах и поступках и бойкость в деловых делах”. Поэтому Св. Отцы так всегда восставали против сребролюбия, как идолослужения, и беспочвенного умствования, как духовной болезни.

Всякое знание имеет сладость и этим привлекает, потому что дает право власти над чем-то, а значит, и гордости.

Христианское познание преподает скорбь: “Во многой мудрости много печали”. Но печаль есть двух родов, говорит Апостол Павел. Печаль о мире производит смерть, а печаль о Боге - дар покаяния.

Откровение (13, 17): “Не смогут покупать и продавать, кроме того, кто имеет это начертание (то есть талант бизнесмена) или имя зверя (то есть принадлежность к государственной власти) или число имени его (666 - золото, наследство, капитал)”.

Единая денежная единица во всем мире и единая (внешне) религия - дела Антихриста”.

О гадаринском бизнесе

В одной из своих проповедей иеромонах Василий изъяснял притчу о гадаринском бесноватом, из которого Господь изгнал легион бесов: “Тут же на горе паслось большое стадо свиней; и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро, и потонуло” (Лк. 8, 32-33).

Стадо было огромное - по некоторым источникам, две тысячи. И из-за свиней гадаринские жители гонят Господа от себя: “И вот весь город вышел навстречу Иисусу и, увидев Его, просили, чтобы Он отошел от пределов их” (Мф. 8, 34).

Эта проповедь о. Василия запомнилась многим. Свинья, объяснял он, считалась у иудеев столь нечистым животным, что свинину не ели, брезгуя не только прикасаться к свиньям, но и произносить само слово “свинья”. Говорили иносказательно: “этот зверь”, “это животное”. По закону Моисея в древней Иудее не разводили свиней. И если гадаринские жители преступили закон, разводя столь отвратительных для них животных, то потому, что таков был их бизнес - они разводили свиней на продажу. “Они гнали Господа от себя не потому, что лишились пищи, но потому, что лишились наживы, - говорил о. Василий. - Как много людей пришло сегодня к Богу! Но и в наш век будут гнать Господа, встав перед выбором: Господь или нажива. И тем, кто отринет Господа ради наживы, вернуться потом к Богу будет невозможно”.

О засухе, картошке и свинках

Лето в год перед убийством выдалось такое засушливое, что картошка не росла, а пеклась в горячей, как зола, земле, и во многих местах поля были выжженными от зноя. Странное было лето - грозовое: небо часто сверкало молниями, синоптики постоянно сулили грозы с осадками, но с весны не было ни одного дождя. Господь дал наказание, чтобы явить свою милость. И везде, где на полях служили молебны о ниспослании дождя, Господь давал даже не дождь, а ливень. В поселке Стекольный Завод вскоре после начала молебна хлынул такой дождь, что все вымокли до нитки, пока бежали в укрытие. А в Шамордино и на оптинских полях в Руднево вода после молебна долго стояла в борозде, и картошка там уродилась особо крупная. Все было наглядно, как в букваре: вот зеленая сочная ботва на полях, где шли молебны, а вот бок о бок, как ножом по меже отрезано, выжженные от засухи поля. Кстати, одно оптинское поле-огород дождь обогнул стороной, и инок Трофим обошел его по меже с молитвой, сказав: “Вот наши грехи”. Многие местные жители ходили в тот год по меже, удивляясь или негодуя: как так - одна земля и одно небо, но на монастырских полях все зеленеет после дождя, а рядом жухнет, погибая, сухая картофельная ботва. “Это золотые купола от нас тучи отталкивают!” - кричала, негодуя, учительница-пенсионерка. - “Жили мы до монахов и были с картошкой,- вторил крепкий хозяин, ее муж. - А теперь свиней чем кормить?” В то засушливое лето даже из дальних селений присылали в Оптину машины за батюшками, чтобы отслужить на полях молебен, убедившись, как дивно помогает Господь. А вот козельчан собрать на молебен не получалось. Вроде, люди были не против, но отговаривались - некогда. И православные козельчане, страдающие со всеми от засухи, сговорились в итоге так - обошли соседей и знакомых, предупредив о часе молебна в храме и попросив людей помолиться в час общей молитвы хотя бы дома. И вот настал час молебна. Древние бабули, не способные по немощи добраться до храма, пали по избам ниц пред иконами, слезно вымаливая дождь у Ильи-пророка. А мужики с любопытством высыпали на улицу, поглядывая на небо и обсуждая, а будет ли от “богомолов” толк? “Господь помогает быстрее скорости света”, - любил говорить инок Трофим. И сразу после начала молебна на Козельск, как самолеты на посадку, пошли, снижаясь, черные грозовые тучи. Несколько женщин выскочили на огороды с иконами, уже в голос молясь о дожде. И зашлепал небывало крупный дождь. “Дождь, дождь!” - закричали женщины и дети. А мужики, радостно поблескивая глазами, все же противились чуду, рассуждая: а вдруг случайность? “Конечно, случайность, - громко сказал крепкий хозяин, муж учительницы, кричавшей про золотые купола. - Синоптики же обещали грозу с осадками. Вот попы и устроили фокус, разузнав про прогноз”. На этих словах дождь перестал, а тучи, будто гонимые бурей, стали стремительно уходить от Козельска. Это было так неожиданно, что мужики закричали. А крепкий хозяин запустил в небо такое адское богохульство, что засверкали молнии, громыхнул гром, и с неба дохнуло таким зноем, что высохла вмиг сырая земля. Картошка в тот год не уродилась, и со свинками было неважно. Но крепкого хозяина это уже не интересовало - он истаял на глазах от скоротечного рака. Перед смертью он попросил позвать батюшку, чтобы исповедаться и причаститься, но смерть опередила священника. Потом его отпели, а вдова еще долго ходила в церковь ставить свечи за упокой. В здешних краях редко встретишь избу или квартиру без иконы. К Богу трогательно прибегают в скорби по умершим, веруя, что есть загробный мир. Но на земле человек чувствует себя кузнецом своего счастья и хозяином земной жизни, горделиво полагаясь на свою силу и смекалку. И это явление повсеместное.

Из рассказа белорусской паломницы Галины С.:“У меня дядя-пасечник был верующий. А когда наводнением его ульи или улики, как он говорил, смыло в реку, он схватил топор и стал иконы рубить. “Дядя, - кричат ему, - не смей! Ты же сам нас учил, что Бог есть”. А он отвечает: “Бог есть, да моих уликов нет”.

Из дневника о. Василия: “Мир, похищая у Бога чин подателя земных благ, присваивает его горделиво себе и, наделяя нас ими как бы милостиво, присовокупляет и возлагает на нас заботу об их хранении и страх потери их. Когда же дает Бог, то Он заботится о даре своем и потеря его не волнует сердец наших”. Когда мать о. Василия приехала в Оптину к гробу сына, она не плакала, но тихо спрашивала всех, заглядывая в глаза: “За что убили моего сыночка? Разве он обидел кого-то? Разве он мог обидеть кого?”“Не за личные грехи ненавидят пастырей,- писал в 1925 году протоиерей Валентин (Свенцицкий),- а за тот дух Христов, который живет в Церкви”. Время дало свои ответы на вопросы о причинах гонений. Но нет на земле ответа, способного унять боль матери, спрашивающей у гроба сына: “За что?”

Вернемся здесь снова в ту залитую кровью Оптину, где на Пасху умолкли колокола. Вот дневник тех дней, что вместили в себя убийство, отпевание и погребение. Это 18 - 20 апреля 1993 года.

НЕМЫЕ КОЛОКОЛА

Пасху 1993 года мать о. Василия Анна Михайловна Рослякова встретила радостно - была в церкви, а потом разговлялась дома с ближними. Праздничный стол еще был накрыт, когда в дверь позвонили. Увидев стоящих в молчании у порога оптинских иеромонахов, мать все поняла и ничему не поверила. Это был ей первый посмертный дар от сына - явственное чувство, что сын живой. Мать не отходила от гроба, а потом от могилки. “Анна Михайловна, пойдем чай пить”, - уговаривали ее. Но, отойдя от могилки, она начинала тосковать и говорила: “Пойду к сыночку. С ним веселей”. Так и провела она долгие дни и месяцы сперва у гроба, а потом у могилы сына, обретая лишь здесь покой.

- Анна Михайловна, веруешь ли, что о. Василий живой? - спросил ее отец наместник.

- А то как же? Живой.

- А в загробную жизнь веруешь?

- Нет.

- Как же так? Выходит, о. Василий живой, а загробной жизни нет?

- Да откуда мне, батюшка, знать про загробную жизнь? А что о. Василий живой, знаю.

Так начался ее путь к истинной вере, и мать все сидела у могилы сына, разговаривая с ним, как с живым.

Иконописец Павел Бусалаев вспоминает: “На Пасху 1993 года я был в Москве, а вечером, позвонили: “Отец Василий убит”. - “Слава Богу!” - воскликнул я в потрясении и думая вот о чем: больше всего в жизни о. Василий хотел быть с Богом, и он дошел до Него, соединившись с Ним.

Мы познакомились с ним еще в Москве и обрадовались, встретившись в Оптиной. Отец Василий по послушанию расселял тогда паломников и заведовал раскладушечной. Я пожаловался ему, что из-за многолюдства в гостинице не могу работать. И он отвел мне укромный уголок в раскладушечной, сказав: “Вне уединения нет покаяния”. А по утрам он будил меня на полунощницу : “Вставайте, сэр. Вас ждут великие дела”.

Я не могу назвать себя другом о. Василия, хотя он всегда приглашал заходить к нему в келью. Но я старался ему не мешать, понимая разницу между нами. Я весь на поверхности, а он уходил вглубь - что я мог бы ему сказать? Он был на несколько порядков выше меня. А его жизнь была столь стремительным восхождением к Богу, что рядом жил в душе холодок: а вдруг сорвется на крутизне? К сожалению, многие на моих глазах хорошо начинали, а потом, сорвавшись, падали вниз. И тут было пережито столько личных трагедий, что я боялся за о. Василия. Когда я узнал об убийстве о. Василия, то в потрясении ходил по комнате, мысленно разговаривая с ним: “Отец, ты дошел. Ты победил, отец!” Помню, о. Василий обратился ко мне с просбой: “Напиши мне икону моих святых. У меня их трое - благоверный князь Игорь Черниговский, святитель Василий Великий и Василий Блаженный. Я чувствую, как все трое мне помогают, и чувствую связь с ними”. Не мне судить о качестве этой работы, но тут был тот редкий случай, когда я знал откуда-то, что пишу икону святому. “Да, отец, - говорил я ему мысленно, - в тебе есть благородство и мужество князя. Тебе, как Василию Великому, дан дар слова. И тебе дана мудрость блаженного, чтоб скрыть все эти дары”. За десять дней до Пасхи у меня родилась дочь. Мы с женой перебрали все святцы, но ни одно имя не ложилось на сердце. “Подождем, - сказал я жене. - У меня такое чувство, что на Пасху Господь даст ей имя”. И когда позвонили, что убит о. Василий, я сказал жене: “Вот и дал Господь имя дочке. Мы назовем ее в честь о. Василия”. В греческих святцах есть женское имя Василия, а у нас его нет. Мы окрестили дочку Василиссой, свято веруя, что Небесный Покровитель нашей дочери новомученик Василий Оптинский поможет ей в жизни и не оставит своим заступлением”. Канонизации святых всегда предшествует вера в их помощь и заступление. Рядом с девочкой Василиссой в оптинском храме нередко стоят двое белоголовых близнецов Лев и Макарий Шиповские, названные так при рождении в честь еще не канонизированных тогда преподобных Оптинских старцев Льва и Макария. В год канонизации старцев им было уже по шесть лет. Были люди, сразу ощутившие, что от новомучеников исходит благодать. Но таких сперва было немного. Оптина в те дни застыла от горя, и молчали на Пасху немые колокола. Сразу после убийства, узнав, что преступник уходит от Оптиной лесами, паломники, не сговариваясь, бросились в лес. Впереди всех бежал окормлявшийся у о. Василия двухметровый гигант Виктор. Исхлестанный ветвями и черный от горя, он был страшен. И когда наперерез ему из леса выскочил паломник в черной шинели, каждый в ослеплении горя подумал, что настиг убийцу. Они бросились друг к другу, чтобы схватиться в смертельной схватке, и лишь в последний момент опустили руки, заплакав.

На Пасху был по-весеннему солнечный день, а после убийства будто вернулась зима. Дохнул холодный ветер, пошел дождь, а потом снег. Бил озноб, а люди стояли, не расходясь, у залитой кровью звонницы и там, где алела от крови о. Василия первая молодая трава. Кто молился, кто крепился, а кто не мог унять слез. И резал по сердцу лязг экскаватора, копающего могилы для братьев. Инок Макарий (Павлов), скульптор по образованию, вспомнил, как Великим постом приходил к нему инок Ферапонт. В ожидании монашеского пострига он начал вырезать для себя постригальный крест, но почему-то не получалось. “Странно,- сказал он,- всему монастырю постригальные кресты резал, а себе не получается. Вырежи мне крест”. И теперь инок Макарий резал ему крест на могилу. Позже он разыскал в келье инока Ферапонта этот незавершенный постригальный крест, обнаружив, почему не получалось: дерево переспело изнутри. Настал срок даже дереву. Но как же изнемогала тогда от боли душа! И люди мокли под дождем, застыв от горя и пронзительного чувства одиночества. Почему молчит страна? Телеграмму соболезнования прислал только Святейший Патриарх Алексий. Ни слова сострадания в прессе - напротив!.. Богоборческий дух массовой прессы, разумеется, не был новостью. И все же казалось - мы люди, мы соотечественники, а в России не пляшут на гробах. Теперь кощунствовали, кто как умеет, не стесняясь разверстых гробов. “О Россия, Россия! - сказал после революции духовник Царской семьи архиепископ Феофан Полтавский.- Как страшно она погрешила перед благостью Господней. Господь Бог благоволил дать России то, чего ни одному народу на земле не давал. И этот народ оказался таким неблагодарным. Оставил Его, отрекся от Него, и потому Господь предал его бесам на мучение. Бесы вселились в души людей, и народ России стал одержимым, буквально бесноватым. И все то, что мы слышим ужасного о том, что творилось и творится в России: о всех кощунствах, о воинственном безбожии и богоборстве, - все это происходит от одержимости бесами. Но одержимость эта пройдет по неизреченной милости Божией, народ исцелится. Народ обратится к покаянию, к вере. Произойдет то, чего никто не ожидает. Россия воскреснет из мертвых, и весь мир удивится. Православие в ней возродится и восторжествует. Но того Православия, что было прежде, уже не будет”. Тяжко было в те дни. И лишь позже открылось, что в этих тяжких родовых муках рождалась новая, иная Оптина. Вот два характерных эпизода тех дней. На второй день после убийства из Оптиной спешно уезжал паломник, собиравшийся прежде поступать в монастырь. “Боюсь, что меня тоже убьют”, - сказал он провожавшему его брату. “Не бойся,- ответил тот. - Богу нужна жертва чистая, а мы с тобой больше фингала пока не заработали”. Он уехал, а в Оптину приехал баптист, попросивший окрестить его: “Я долго искал истинную веру, - сказал он. - А когда услышал по радио про убийство, то понял: здесь Голгофа, а значит, здесь Христос”. Его крестили. На Пасху трое новомучеников были причастниками, и их кровь соединилась с кровью Христовой. Игумен Н. с братией осторожно стесывали с пола звонницы эту намокшую от крови щепу, настилая новый пол. И как когда-то в римском Колизее христиане бережно собирали песок с кровью мучеников, так и ныне люди благоговейно разбирали по щепотке землю, напитанную кровью о. Василия, и окровавленную щепу со звонницы. И дано было этим святыням разойтись потом по всей России в ладанках и мощевиках.

Из дневниковых записей иконописца Тамары Мушкетовой: “Это случилось на Пасху в 6.15 утра. Мы разговлялись за чаем в иконописной мастерской, когда благовест колоколов вдруг оборвался и раздался тревожный звон. “Какой странный звук, - сказал Андрей, разливая чай. - Скорее набат”. А я еще подумала с досадой: “Вечно Андрей со своими шуточками - ну, какой же набат? Пасха ведь!” Господи, помилуй! То, что нам сказали, дошло не сразу. Яркая, вечная, радостная Пасха - и вдруг смерть... Раны у всех троих были страшные - в почки, а у о. Василия снизу вверх через почки под сердце, так, что перерезало все вены. Он был еще жив, но умер по дороге в больницу. Многие плакали, а я нет. Ольга Колотаева, окормлявшаяся два года у о. Василия, все ходила кругами вокруг могилки старца Варсонофия и каким-то не своим голосом сипло охала и стонала. В тишине это было слышно. Произошло что-то огромное, что не вмещалось в меня. Умереть на Пасху, через полтора часа после причастия, и умереть на послушании в родном монастыре мучениками за Христа - о такой смерти можно только мечтать. Это было настолько выше обычной смерти, что из меня сами собой полились слезы. Было чувство, что Господь очень близко, а Его любовь излилась на нас так Щедро, что это трудно вместить. И как душа грешника слепнет от Божиего света, так и моя грешная душа слепла и изнемогала от преизбытка Божией любви. Все давно уже перестали плакать, а из меня все лились слезы. Надя пела панихиды в храме и то уходила из кельи, то возвращалась, спросив меня, наконец: “Что ты все плачешь?” А я могла лишь сказать: <<Господь так любит нас!” И Надя заплакала, повторяя: “Да, да, да”. Времена первых христиан стали вдруг явью. Я всегда боялась смерти, а тут впервые поняла то, чего не понимала прежде в житиях святых, - какая же у них была вера, если они не страшились мучений, но с радостью шли на смерть за Христа! Слава Тебе, Господи, творяй чудеса! Не я одна, но многие в Оптиной, знаю, пережили это чувство. Все земное потеряло значимость. Приблизилось Царство Небесное и стало столь желанным, что хотелось смиряться перед всеми, жить только для Господа и даже пострадать за Христа. Совсем как во времена первомучеников, многие брали песок с кровью о. Василия и частицы дерева, напитанные кровью о. Трофима и о. Ферапонта. Но у меня почему-то никогда не было веры в земельку со святых могил, а крови я просто боюсь. И вдруг мне тоже захотелось иметь такую святыню - кровь мученическую. Но было уже поздно, и мне ничего не досталось. Когда гробы с телами убиенных установили в храме, на меня напала тоска. Я не могла смириться, что нет больше в живых нашего любимого батюшки Василия, и не представляла себе Оптиной без инока Трофима, рядом с которым у каждого возникало чувство радости. А инока Ферапонта я совсем не знала. Он был настолько молчалив и не от мира сего, что, когда он приходил к нам в иконописную мастерскую за книгами по древнерусскому искусству и молча просматривал их у полок, то даже мысли не возникало заговорить с ним. Я разгореваласъ уже до тоски, когда мне передали в конверте кусочек дерева с кровью о. Ферапонта. И такая радость вдруг хлынула в сердце, что я прижимала этот конверт к себе и не могла разжать рук. Когда после погребения мы ходили молиться на могилки новомучеников и прикладывались к их крестам, то один о. Ферапонт отвечал мне на молитву радостным стуком в сердце. Сперва я подумала - это случайность, но все повторялось каждый раз. Почему так бывает, не знаю, но сердце знает и согревается”.

Из воспоминаний паломника-трудника Александра Герасименко: “В день убийства москвич Николай Емельянов смочил полоски бумаги в крови звонарей Трофима и Ферапонта, а потом в пузырьке поставил их у себя дома в святом углу. Когда мы встретились через несколько лет, Николай рассказал мне о чуде - кровь мучеников источает дивное благоухание. О том же самом мне рассказывал брат Евгений, причем я даже не спрашивал его об этом, но он сам подошел и заговорил о том чуде, когда благоухает мученическая кровь”. В понедельник, ближе к вечеру, на звоннице были настланы новые полы. Но убили звонарей, и молчали колокола. Колокола в Оптиной старинные и с особой мученической судьбой - они достались обители в наследие от монастырей и храмов, разрушенных революцией 1917 года. Вот старинный колокол из Страстного монастыря, находившегося прежде в центре Москвы. Камня на камне от монастыря не осталось - теперь здесь Пушкинская площадь и редакция газеты “Известия”, написавшая о трагедии в Оптикой столь глумливо, будто все еще витает на этом месте дух губителей Страстного монастыря. А вот колокола из разрушенных храмов Костромы, Ярославля, еще откуда-то, являющие собою немую повесть о гонении на христиан. Сколько крови пролилось уже под этими колоколами! И опять кровь... Моросил стылый дождик вперемешку со снегом, а люди молча стояли у немых колоколов. И все длилась эта немая Пасха с криком боли в душе: почему безучастно молчит Россия, когда льется невинно православная кровь? Неужели мы опять забыли, что молчанием предается Бог?! Так и стояли два дня, не замечая в скорби, как монастырь заполняется людьми. А люди все прибывали и прибывали, окружив звонницу плотным безмолвным кольцом. Сейчас уже забылось, кто первым ударил в колокол, но многим запомнился юный инок в выношенной порыжевшей рясе. Он был откуда-то издалека, и никто его в Оптиной не знал. Но он был светловолос и голубоглаз, как Трофим, и шел от ворот монастыря таким знакомым летящим Трофимовым шагом, что толпа, вздрогнув, расступилась передним. “Звонари требуются?” - спросил инок, вступив на звонницу. Все молчали. А инок уже вскинул руки к колоколам. И тут на звонницу хлынули толпой лучшие звонари России, оказывается, съехавшиеся сюда! Звонили в очередь - неостановимо. И звонили в эти дни все - дети, женщины и даже немощные Трофимовы бабушки, приковылявшие сюда с клюшками, чтобы ударить в колокол: “Раз убивают - будем звонить!” Сорок дней и ночей, не смолкая, гудели колокола Оптиной, будто силясь разбудить русский народ. Но знак беды не был услышан, а уже через полгода шли танки на Белый дом. И было много крови в тот год.

ИВЕРСКАЯ

“Всякий христианин, хорошо знакомый с учением Церкви, - сказал в слове на погребении игумен Феофилакт,- знает, что на Пасху просто так не умирают, что в нашей жизни нет случайностей, и отойти ко Господу в день Святой Пасхи составляет особую честь и милость... И мы сегодня не столько печалимся, сколько радуемся, потому что эти три брата благополучно начали и успешно завершили свой жизненный, монашеский путь, и обращаемся к ним с радостным пасхальным приветствием: “Христос воскресе!” Случайностей действительно нет. И если отшествие новомучеников ко Господу совпало с Пасхой, то сороковой день их кончины пришелся на Вознесение Господне, а погребение - на праздник Иверской иконы Божией Матери. В IX веке во время гонений эта икона была усечена мечом иконоборца в лик, “и тогда из ланиты Богоматери, - повествует летопись,- как бы из живого тела потекла кровь”. И теперь над усеченными мечом новомучениками воссияла благая Вратарница, “двери райские верным отверзающая”. На погребении храм был переполнен, и люди с ослепшими от слез глазами шли прощаться с братьями последним целованием. По монашескому обычаю их лица были закрыты черной тканью наличников. Земная скорбь переполняла сердце, но душа уже чувствовала дыхание святости. В пасхальные дни чин отпевания праздничный - пели Пасху. И как на Пасху - опять воссияло солнце и было чувство пасхальной радости. Что-то свершалось в тот день в душах, и многие, припадая ко гробам новомучеников, уже молились им, как новым святым.

Рассказывает монах Пантелеймон, в ту пору послушник: “Инока Ферапонта я, к сожалению, почти не знал, а с Трофимом мы дружили. И в день погребения я решил попросить его молитв. Припал к гробу и молюсь, чтобы он помог мне в моем монашеском пути. Лица братии были закрыты черным. Где кто лежит, я не знал. И, когда братия подняли гробы на плечи, вынося их из храма, ветер колыхнул черную ткань. Я увидел рыжую бороду о. Ферапонта и понял, что молился совсем не у гроба Трофима, но просил помощи и молитв у о. Ферапонта.На Вознесение, на 40-й день кончины братьев, о. Ферапонт явился мне во сне. Вижу напротив оптинского храма Казанской Божиеи Матери высокую гору, по ней поднимается о. Ферапонт, а я иду следом и знаю откуда-то, что я его ученик. Стыдно сказать, но идем мы голые, а у о. Ферапонта мантия, перекинутая через руку. Оборачивается он ко мне и говорит: “Ты почему в отпуск домой не просишься?” А я, действительно, как ушел в монастырь, так два года дома не был. “Я, - говорю, - отрекся от мира и даже писем домой не пишу”, а о. Ферапонт говорит: “А меня отец наместник в отпуск посылает. Мы скоро вместе на родину поедем”. Я родом из Иркутска, а о. Ферапонт на Байкале лесником работал. Земляки мы с ним. Сон есть сон. Я не придал ему значения и выкинул из головы. После праздника пошел на хоздвор работать по послушанию, а тут подъезжает ко мне на машине отец наместник и говорит: “Ты почему в отпуск домой не просишься?” Хотел я ответить отцу наместнику, как ответил во сне, но вдруг осекся и вспомнил, как точно так же, слово в слово, спросил меня о. Ферапонт. А отец наместник говорит: “Ты ведь из Иркутска. Сейчас о. Филипп туда едет за лазуритом для иконописцев. Собирайся, поезжай с ним. Поможешь камни привезти”. Поехал я в отпуск, как предрекалось во сне. Переоделись мы с о. Филиппом в дорогу в мирское. Идем по Москве без подрясников, а о. Филипп идет впереди меня. Оборачивается и говорит: “Слушай, я себя просто голым чувствую. Так стыдно все время”. - “И мне, - говорю, - стыдно, будто я голый”. И тут же встал в памяти сон - мы ведь с о. Ферапонтом голыми шли, и мне запомнился стыд. По дороге нам надо было заехать по послушанию в Троице-Сергиеву Лавру. Господь сподобил нас с о. Филиппом причаститься здесь - как раз на день памяти преподобного Ферапонта Белоезерского, ученика преподобного Сергия Радонежского. А это ведь день Ангела нашего о. Ферапонта! Тут, не выдержав, я рассказал о. Филиппу свой сон. “А ведь действительно, - говорит он, - о. Ферапонт с нами едет”. И его помощь и предстательство были ощутимы в пути. Приехал я домой и не узнал дома. Когда я уходил в монастырь, родители мои еще лишь только воцерковлялисъ. А тут, смотрю, все стены в иконах, а родители, оказывается, обвенчались уже. И такая мне была радость!” Добавим к сказанному, что о. Пантелеймону отдали четки инока Ферапонта, назначили на послушание в просфорню, где трудился о. Ферапонт, а в братской трапезной его посадили на опустевшее место о. Ферапонта.

Из воспоминаний шамординской инокини Сусанны: “У меня в монастыре три основных послушания - иконописец, экскурсовод и звонарь. И впервые я звонила на Пасху 1993 года, мучаясь от непонятной тревоги: “Да что же это такое? - думаю. - Не звон у меня, а набат”. А наутро узнала об убийстве. Инок Трофим много помогал Шамордино, и у нас его особенно любили. Перед Пасхой он приезжал к нам, благословился позвонить у нас на звоннице и сказал потом: “Эх, сестренки, как же вы мучаетесь! Ничего у вас для звона не налажено”. Это правда - мучились мы тогда. В Оптиной о. Трофим сделал на звоннице педали, клавиши, связки. Там один звонарь мог легко звонить на нескольких колоколах. А у нас и колоколов была нехватка, и трое звонарей едва управлялись. Меня потому и поставили звонарем, что молодая и сильная, а для колоколов сила нужна”.

Рассказывает отец эконом игумен Досифей: “У о. Трофима колокольное хозяйство было в идеальном порядке. Мы при нем и забот не знали. Придет, бывало, и скажет: “Нужна лебедка для ремонта”. А что он там ремонтирует, мы и не вникали, зная, что о. Трофим человек ответственный и мастер золотые руки. Все он делал на совесть. Вон сколько лет прошло после убийства, а как наладил о. Трофим звонницу, так и поныне ремонта не требуется”.

Вот и тогда в Шамордино отец Трофим начал, было, объяснять инокиням, как приварить педали к колоколам, но оборвал сам себя, понимая: в сварке инокини явно не сведущи. “Ладно, - сказал он, - как будет свободное время, выберусь к вам и сам все сделаю”. Загоревшись, он стал тут же планировать, как получше устроить звонницу: “С колоколами у вас бедно. Достать бы маленький колокол-подголосок! От него звон веселый - он как детский голосок. Ладно, подумаю. Обещаю достать”.

Инокиня Сусанна продолжает: “Мы ждали о. Трофима в Шамордино на Светлой седмице, а выпало ехать на погребение. Припала я к гробу о. Трофима и плачу о своем: не приедешь, говорю, о. Трофим, ты к нам больше в Шамордино, не наладишь уже звонницу и не достанешь, как обещал, колокол-подголосок. Помолилась я о. Трофиму о помощи в устройстве звонницы. А сама думаю: нет больше о. Трофима, и надо браться за дело самим. Как раз в следующее воскресенье после Пасхи я проводила экскурсию по Шамордино и все думала про себя: вот обещал нам о. Трофим достать колокол, а теперь-то где его взять? Даже обратилась к паломникам с просьбой - может, кто поможет достать колокол? Только это сказала, как в монастырь входит военный и говорит мне: “Я вам колокол привез. Кому отдать?”. И привез он как раз такой колокол-подголосок с веселым звоном, какой обещал нам достать о. Трофим. А история у этого колокола такая. Лет двадцать назад офицер строил дачу близ Шамордино, и солдаты выкопали из земли колокол - явно шамординский, других ведь храмов поблизости нет. На Пасху офицер повез этот колокол в Оптину - в дар монастырю, но из-за убийства дороги были перекрыты, и он не попал в монастырь. На Светлой седмице он дважды пытался отвезти колокол в Оптину, но каждый раз машина ломалась. “Тогда я понял, - рассказывал офицер, - что шамординский колокол должен вернуться в Шамордино, и к вам моя машина сразу пошла”. Дивен Бог во святых своих! По молитвам новомученика Трофима Оптинского, мы уже через три месяца имели полный набор колоколов и хорошо налаженную звонницу. И все свершалось силою Божией - при немощи в нас. Помню, летом перед Казанской нам вдруг привезли из Калуги пожертвованные театром колокола. На Казанскую у нас престол. И я так загорелась желанием, чтобы на праздник был полнозвучный звон, что, не благословясъ, тут же бросилась переделывать звонницу. Спустила вниз колокола на веревках - на это силы хватило. А вот поднять многопудовые колокола вверх, установив их на новый звукоряд, - на это сил уже нет. Стою в растерянности на разоренной звоннице, а тут матушка игуменья идет: <<Ох, Сусанна, что ты натворила? Смотри, не будет звона к Казанской, по тысяче поклонов будешь бить”. Я реву и уже не молюсь, но вопию: “Новомучениче Трофиме, на помощь!” И тут на полной скорости подлетает к звоннице машина из Оптиной. а из нее выскакивают инок Макарий, регент Миша Резенков, резчик Сергей Лосев и паломник Виталий. “Чего, - говорят, - ревешь?” - “Звонницу, - говорю, - разорила, а колокола повесить сил нет”. - “Подумаешь, проблема”. Очень быстро и умело они повесили колокола и сразу уехали, будто специально приезжали “по вызову” о. Трофима. Но это еще не все. Тут же подходят ко мне двое шамординских рабочих и САМИ предлагают приварить педали к колоколам: “У нас и сварочный аппарат, и материал наготове. Мы быстренько!” И был у нас на Казанскую полнозвучный праздничный звон”.

Инокиня Сусанна теперь нередко звонит одна, а раньше с трудом управлялись трое звонарей. Однажды ее спросили: “Сусанна, тебе не трудно звонить одной?” - “А у нас не звонят в одиночку, - ответила инокиня. - Мы перед звоном молитву творим: “Новомученцы Трофиме и Ферапонте, помогите нам!” Они ведь действительно помогают - у нас все звонари это чувствуют”. Много молитв было вознесено у гробов новомучеников в день погребения, а игумен Мелхиседек сказал: “Мы потеряли трех монахов, а получили трех Ангелов”. И в день погребения на Иверскую произошло первое чудо исцеления. Случилось это так. После погребения раздавали иконы и вещи из келий новомучеников. И одна паломница, давно болевшая неизлечимой кожной болезнью, возымела веру, что получит исцеление от вещей новомученика Василия. Но когда она пришла к его келье, все уже раздали. “Дайте и мне хоть что-нибудь”, - просила паломница, заглядывая через порог в пустую келью. “Матушка, но вы же сами видите, что нечего дать”. А паломница не уходила, оглядывая келью с надеждой, а вдруг завалялся где лоскуток? И тут она увидела, что на иконной полке в лампаде осталось масло. “Дайте мне маслица”,- попросила она. С молитвой новомученику Василию Оптинскому она помазала этим маслицем свои струпья, а уезжая из Оптиной пустыни показывала всем чистую кожу на месте прежних язв. Записать фамилию исцеленной женщины никому даже в голову не приходило, и не укладывалось пока в сознании, что в сонме исповедников и новомучеников Российских появилось трое новых святых. В ту пору еще казалось - они хорошие и любимые, но такие, как многие из православных людей. Даже биографии братьев по их привычке к умолчанию были тогда неизвестны. А потом было то, что обыкновенно в монашестве, когда после смерти начинается жизнь, и впервые приоткрывается, как жил подвижник.

Расскажем же о жизни трех оптинских братьев, придерживаясь последовательности, избранной не нами, - первым ушел ко Господу инок Ферапонт, за ним отлетела душа инока Трофима, а потом в тяжких страданиях уходил от нас в Небесное отечество молодой иеромонах Василий.