|
ИНОК ТРОФИМ
ПЕРВОПРОХОДЕЦ
Мать о. Трофима Нина Андреевна Татарникова лежала после инсульта,
когда пришла телеграмма о смерти сына. Трофим был ее первенец. Старший
из пятерых детей, он был общим любимцем, а братья и сестры так убивались
от горя, что мать заставила себя встать: “Саша, брат Трофима, в голос,
как женщина, кричал, - рассказывала она, - а Лена, сестренка, от нервного
потрясения заболела и слегла. Не до своих болячек тут. “Детки, - говорю,
- хочу быть с Трофимом. Поеду к нему”.
Врачи запретили везти больную самолетом. И поехали сыновья с матерью
из Сибири поездом, не поспев к погребению. Поплакали они на могиле,
сказав по-сибирски: “Уработался Трофим. Больно тяжко с малолетства
работал, вот и лег отдыхать”.
Сыновьям надо было возвращаться на работу, и мать сказала: “Поезжайте
домой. Я останусь здесь. Хочу быть с Трофимом”. А потом на могилке
она сказала: “Ох, и трудно тебе досталось, сыночек! Ты у нас первопроходец
- дорогу проторил, и я по твоей дорожке пойду”.
Слово “первопроходец” в Сибири бытовое и означает вот что: в пургу
наметет снега по грудь, а первопроходец утопчет дорожку и за ним идут
остальные. Точно также идут на болота за клюквой: первыми сходят первопроходцы,
а вернувшись, доложат, что гать на болотах они починили, идти безопасно,
а клюквы - хоть лопатой греби. Тут вся деревня придет в движенье:
“Первопроходцы прошли, и нам пора”.
В церковь мать Нина до этого не ходила, но теперь она пошла за сыном
по-сибирски, как идут за первопроходцем, то есть ступая след в след.
Когда ей передали четки о. Трофима, мать Нина спросила:
- А что Трофим с ними делал?
- Проходил Иисусову молитву.
С тех пор мать четки не выпускала из рук, повторяя неустанно: “Господи,
Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную”.
В храме мать Нина стояла, как свечка, не пропуская ни одной службы,
начиная с полунощницы, которую так любил Трофим. А узнав, что Трофим
работал по послушанию на хоздворе, она, скрыв болезнь, пришла туда
просить себе работы:
- Сыночек не может, так я помогу.
- Мать Нина, - спросили ее, - какое послушание тебе дать?
- А я всякую работу люблю. Хлеб пекла, телят пасла, за коровками
ходила, а за курами нет.
Почему-то решили, что ей будут интересны куры, и определили мать
Нину на курятник.
Всем до боли не хватало в эти дни о. Трофима, но у матери были те
же огромные голубые глаза и та же ласковая улыбка для всех. “Я как
на свадьбе была тогда, - говорила она о тех днях. - Все плачут, меня
утешают, а мне чудится - свадьба идет. Народу много, цветов много.
А я улыбаюсь и не понимаю совсем ничего. Может, от сильных лекарств
это было? Мне же горстями давали всего”. Было в этих днях, действительно,
нечто от свадьбы. Сразу после погребения в Оптину приехала женщина,
потерявшая сына. Он был шофер, и на узкой дороге, где не разминуться,
навстречу ему вылетел автобус с детьми. Кто-то должен был погибнуть
- он или дети. И шофер погиб, спасая детей. Мать хранила для свадьбы
сына три нарядных расшитых рушника-полотенца, чтобы сделать свадебную
перевязь друзьям жениха. Когда она услышала об убийстве трех оптинских
братьев, то пало ей на сердце, что три свадебных полотенца предназначены
им. Приехав в Оптину пустынь к могилам новомучеников, мать сделала
свадебные перевязи на их крестах, будто кресты - друзья жениха.
Долго стояли кресты в этих свадебных перевязях, рождая воспоминания
о брачном пире: “Радуйся, Кана Галилейская, начало чудесам положившая;
радуйся, пустынь Оптинская, наследие чудотворства приявшая”. А чудотворения
действительно, совершались. Мать Нина хотела остаться в Оптиной навсегда,
но после сорокового дня ее благословили: “Иди, мать, в мир и приведи
к вере детей”. В дорогу ей надавали столько сумок с подарками, что
выгрузившись с ними на вокзале, мать Нина спохватилась, что забыла
в машине рюкзак с молитвословом сына, а машина уже уехала. Уж как
она расстроилась из-за молитвослова, взывая: “Трофим, сынок, я рюкзак
забыла!”
Рассказывает игумен Михаил (Семенов), в ту пору оптинский
шофер Сергий: “Отвезли мы мать Нину на вокзал, возвращаемся,
а мотор вдруг заглох. Не заводится машина - и все! Стали искать, кто
бы дотащил нас на буксире до Оптиной. Полез я за буксировочным тросом
и увидел, что мать Нина забыла рюкзак. “Да это же Трофим, - говорю,
- нас остановил. Скорей на вокзал!” Машина тут же завелась, и мы успели
приехать на вокзал до отхода поезда, отдав маме о. Трофима рюкзак”.
Мать Нина рассказывает о жизни в Братске: “Вернулась
я домой, а в храм не иду. Сижу дома и плачу: “Убили сыночка!” В Оптиной
я почему-то этого не чувствовала, а тут сомлела от горя и исхожу в
слезах. Вдруг стук в дверь. Входит батюшка о. Андрей и говорит от
порога: “Мать Нина, ты что же в храм не идешь? Там Трофим тебя ждет
не дождется”. Я подхватилась и скорей в храм бежать. Зашла в церковь
и обомлела от радости: тут Трофимушка, чувствую, тут. “Батюшка, -
говорю я о. Андрею, - я ведь теперь из храма не уйду. Дайте мне хоть
закуточек при храме. Трофим правда тут, и я хочу быть с ним”. Дали
мне келью и послушание - храм убирать. Храм у нас в Братске огромный,
а уборщица я одна. Все меня жалеют и помочь предлагают, а я отказываюсь
и говорю: “Да разве я одна убираюсь? Мне Трофим помогает, сынок”.
Не все мне верили, но это правда. Я воды приготовлю, возьму швабру
и говорю: “Сынок, пойдем убирать”. Я не убираюсь, а летаю по храму
и ни капельки не устаю”. Раньше самой большой болью инока Трофима
было неверие его семьи. Сестры Наталья и Елена были даже некрещеными.
А теперь этим горем терзалась мать. Но как привести к вере уже взрослых
детей, она не знала и лишь молилась, взывая: “Трофимушка, сынок, спаси
их!” “Лена, а ты как к вере пришла?” - спросили младшую сестру о.
Трофима, когда она приехала в Оптину. А Лена заплакала: “Думаете,
просто потерять любимого брата? Через боль и пришла”. Елена была самой
младшей в семье, и Трофим вынянчил ее на своих руках. “Лет десять
ему было, - вспоминает мать Нина. - Взял Лену на руки, подошел с ней
к зеркалу и говорит: “Мама, смотри, Лена - это копия я. Вот вырасту
большой, сперва Лену выдам замуж, а потом уже сам женюсь”. А малышка
так благоговела перед старшим братом, что без него, как шутили, не
смела дышать.
После убийства Лена от нервного потрясения тяжело заболела. Она таяла
в больнице на глазах у врачей, а Трофим часто являлся ей во сне. Когда
Лена была уже, думали, при смерти, Трофим сказал, тревожась, что надо
строить ей домик. “Какой домик? - недоумевала Лена. - Он про что,
про гроб говорит?” Ярче всего Лена запомнила два сна. Сразу после
убийства она увидела Трофима стоящим в святом углу у икон в пурпурной
мантии из неизвестной богатой ткани. Лена пала в слезах к его ногам,
а Трофим укрыл сестру своей мантией, и ей стало радостно и тепло.
Но чаще она чувствовала во сне, что брат сердится на нее. Как-то Лена
увидела его во сне измученным и с такой скорбью в глазах, что она
вздрогнула, услышав как наяву его голос: “Устал я уже молиться за
вас. Все нутро изорвал ради вас, а вы все не идете в храм”. И однажды
Елена, уверовав, вошла в храм. Муж Елены Андрей, шофер-дальнобойщик,
не препятствовал Лене ходить в церковь, однако смысла в этом не видел.
Но когда мать Нина дала ему иконку преподобного Серафима Саровского
из кельи о. Трофима, он из уважения к родственнику повесил ее у себя
в кабине и ушел с этой иконой в дальний опасный рейс. Водители шли
с грузом плотной колонной, держа наготове монтировки, чтобы в случае
нападения защитить свою жизнь и груз. Вдруг машина у Андрея сломалась.
Замыкающий колонну остался его прикрывать, а колонна ушла вперед.
Когда, починившись, они нагнали колонну, им сказали: “Счастливые вы!
Пока вы чинились, на нас напали и разграбили груз”. Водитель, замыкавший
колонну, теперь следовал везде за Андреем, решив: “он счастливчик”
и шоферское счастье везет.
А дальше было вот что - на лесной дороге, по которой только что прошла
колонна, перед машиной Андрея упало дерево. Пока он и следовавший
за ним водитель искали объезд, на колонну снова напали грабители.
Из всей колонны довезли груз целым только Андрей и шофер, следовавший
за ним. “Счастливых совпадений”" в том рейсе было так много,
что Андрей остановил машину у церкви и спросил батюшку: “Какой святой
шоферу помогает?” “Святитель Николай”,- был ответ. Так появилась в
кабине Андрея вторая икона -святителя Николая-Чудотворца, подаренная
ему, кстати, в день возвращения из рейса мамой о. Трофима. И все-таки
это была еще не вера, а скорее борьба за выживание, заставляющая шофера
опытно искать, а что “помогает?” Но однажды произошел такой случай.
Андрей с напарником остановились заправиться у бензоколонки на пустынной
дороге среди леса. Они уже собирались отъезжать, как путь им преградила
легковая машина, и вооруженные, люди предложили следовать за ними,
чтобы отвезти некий груз. У Андрея захолонуло сердце - он сразу понял,
кто они такие. Милиция предупреждала по радио, что в этом районе действует
банда: шофера приглашают отвезти груз, в дороге убивают, а машину
затем продают. Андрей отказался ехать и, надеясь откупиться, предложил
им деньги. Но вооруженные люди уже сели к нему в кабину, вытолкнув
оттуда напарника, и сказали с усмешкой: “Не хочешь - заставим. Езжай!”
Смерть коснулась души Андрея, и он впервые взглянул на иконы в кабине
не как на дорожный талисман, но взмолился с жаром, крикнув в душе
в отчаянии: “Трофим, выручай!” И тут, неожидано, как в кино, к машине
Андрея на большой скорости подъехала милицейская машина. Бандиты бросились
бежать, но к бензоколонке уже мчались машины на перехват, не давая
им уйти. Оказывается, милиция выслеживала банду, настигнув ее в страшный
для Андрея миг. Бандитов связали и бросили к ногам водителей. “Бейте
их за всех убитых - большая кровь на них. Они ведь и вас хотели убить”.
Но Андрею было уже не до них. В потрясении он молча сел в машину,
а дома сказал: “Бог есть”.
В Сибири долго запрягают да быстро едут. И однажды, как рассказывала
мать Нина, крестилось сразу четырнадцать человек Трофимовой родни.
Правда, сестры утверждают, что их было больше: “Вспомни, мама, нас
же полхрама стояло, а храм у нас вон какой большой”. В общем, для
крещения Трофимова рода настоятель храма о. Андрей выделил специальный
день. После того, как дети пришли к вере, мать Нина вернулась в Оптину
пустынь и стала работать здесь на послушании пекаря. А новомученик
Трофим Оптинский, как и при жизни, не оставлял попечением свою семью.
Рассказывает сестра о. Трофима Елена: “Уйду на работу
и переживаю: как там сынок без меня? И как в детстве мама оставляла
нас на попечение Трофима, так и я, уходя на работу, молилась ему и
просила присмотреть за сынком. Однажды возвращаюсь с работы на дачу,
а перепуганный свекор спешит мне навстречу и рассказывает, что он
не успел закрыть погреб, а сын мой упал туда. Погреб у нас бетонированный
высотой четыре метра. Сын не чувствовал боли, но я тут же повезла
его в больницу. Там сделали рентген, а врач после осмотра сказал:
“Мамаша, зачем же вы нас разыгрываете? Ваш сын абсолютно здоров, а
такого не бывает, чтобы ребенок упал с четырех метров на бетон и ни
одного ушиба не было”-. Врач почему-то мне не поверил, а свекор сказал:
“Бог есть”.
Рассказывает сестра о. Трофима Наталья: “С Трофимом
мы были очень привязаны друг к другу, может, потому, что он был старший
брат, а я старшая сестра. После убийства брат почти каждую ночь являлся
ко мне во сне и говорил что-то про церковь. Но я не понимала его -
он говорил по-церковнославянски, а я даже еще некрещеной была. Снам
я не верю, но неожиданно для меня некоторые сны сбывались, а потому
расскажу о них. После рождения третьего ребенка врачи установили у
меня бесплодие, и шесть лет детей у нас с мужем не было. Потом я крестилась
и вскоре увидела себя во сне на сносях, а рядом, вижу, стоит Трофим
и очень радуется, что у меня родится ребенок. И правда, месяца через
два обнаружилось, что я жду ребенка. Детей мы с мужем очень любим,
и я всегда считала: сколько даст Господь деток, столько и надо рожать.
Но тут мы переехали на новое место жительства, не могли прописаться,
а без прописки не брали на работу. В общем, жили впроголодь, на картошке.
И тут все набросились на меня: “Самим есть нечего, а еще нищету плодить?
Пожалей мужа! Подумай о детях!”. И я, как под гипнозом, пошла за направлением
на аборт. А мне ответили: “Врач уехала на совещание в область”. Трижды
я ходила за направлением, но Трофим меня даже на порог больницы не
пустил. Вдруг я почувствовала - брат защищает меня, и осмелев, решила
рожать. Какая же удивительная дочка у нас теперь растет! Дети буквально
влюблены в сестренку, а муж души в ней не чает: “Вот, - говорит, -
послал Господь утешение!” А еще я убедилась - на каждого ребенка Господь
дает пропитание. Как только я решила рожать, нас тут же прописали,
появились заработки, и мы даже машину смогли купить. Мама отдала мне
молитвослов Трофима, и я по нему молюсь, но утром у меня в голове
муж и дети, а вечером, когда дети уснут, я читаю сначала правило,
а потом молюсь своими словами Божией Матери и Трофиму. Прошу я Трофима
не только за себя, и все удивляюсь, как же быстро он приходит на помощь.
Однажды пришел к нам знакомый попросить денег в долг, сел на кухне
и заплакал, потому что кругом безработица, на работу нигде не берут,
а он лишь занимает в долг, не в силах прокормить семью. Стала я вечером
молить Трофима: “Помоги человеку ради Христа!” А на следующий день
знакомый приходит к нам радостный и говорит, что его взяли на такое
хорошее место, о каком он даже не мечтал. Вот другой случай. Летом
1997 года мама взяла двух моих старших дочек в Оптину, и я обещала
приехать за ними через неделю. Но тут заболела младшая дочка. Мы пролежали
с ней месяц в больнице, а потом оказалось, что ехать не на что - зарплату
задерживают. А дочки мои с бабушкой, оказывается, уже залили слезами
могилу Трофима: “Что с мамой? Почему не едет?” Снится мне Трофим до
того сердитый, что даже смотреть на меня не хочет. “Надо, - говорю
мужу, - срочно ехать в Оптину, а то брат очень сердится на меня”.
Машина у нас своя, а бензина на дорогу нет. Муж объехал тогда шесть
поселков, но что-то случилось, и бензина нигде не было. Стала я просить
Трофима о помощи. И вот что интересно - бензин завезли на единственную
бензоколонку возле нашего дома. Но на дорогу надо хоть немного денег.
Стала я вечером молиться Трофиму: “Братик, ты всегда помогал нам при
жизни деньгами. Пошли хоть немного денег на дорожку, если есть такая
возможность”. Молилась я Трофиму вечером 18 августа, а утром 19 августа,
на Преображение, нашла в почтовом ящике извещение, что мы выиграли
в денежно-вещевой лотерее пять тысяч долларов”. В тот же вечер 18
августа 1997 года, когда Наталья просила Трофима о помощи, в Оптиной
пустыни на всенощной в честь Преображения Господня Нину Андреевну
Татарникову облачили в подрясник монастырской послушницы. Предполагался
монашеский постриг, но мать Нина сказала: “Не заработала еще. Хочу
быть в Царствии Небесном вместе с Трофимом, а мне до него не дотянуться
пока. Благословите сперва потрудиться”. 18 апреля 2002 года на девятую
годовщину памяти трех Оптинских новомученников состоялся монашеский
постриг послушницы Нины, матери о. Трофима, с наречением имени Мария,
в честь преподобной Марии Египетской. Так складывалась история этого,
отныне православного рода. А теперь, уже зная об исходе событий, обратимся
к биографии инока Трофима, понимая, как Промысл Божий вел по жизни
эту семью.
“ЗАМЕЧАЙТЕ СОБЫТИЯ ВАШЕЙ ЖИЗНИ”
“Мы белорусы, - рассказывала о себе мать Нина.- Родина наша - Витебская
область, Ушачевский район, деревня Слобода. Маму звали Мария Мицкевич,
папу Андрей Пугачев, детей в семье было пятеро. А еще жили с нами
бабушка и дедушка - Кузьма и Зося Мицкевичи. Семья у нас была православная.
А сибиряками мы стали так. Я родилась в самый голод в 1933 году. Тогда
деревнями вымирали от голода, и дедушка Кузьма все думал: как спасти
нашу семью? Однажды он услышал, что в Сибири есть хлеб, и поехал туда”.
Когда святителя патриарха Тихона спросили, почему произошла революция
1917 года, он ответил: “Поститься перестали”. А преподобный Оптинский
старец Иосиф (+1911) сказал, выслушав жалобу о неурожае: “Да, всего
мало, только грехов много. Неурожай Господь посылает за то, что совсем
перестали посты соблюдать, даже и в простонародье. Так вот и приходится
поститься поневоле”.
Под знаком голода, поста поневоле, и началась сибирская родословная
инока Трофима. Хлеб и работу дедушка Кузьма нашел в поселке Дагон
Иркутской области. Здесь белоруска Нина вышла замуж за сибиряка Ивана
Татарникова, а Трофим был у них первенец.
О сибирском роде Татарниковых известно то немногое, что деда Трофима,
кузнеца Николая Татарникова, расстреляли в Иркутске в 1937 году, а
позже он был реабилитирован. Из всех арестованных вместе с кузнецом
Николаем православных людей живым дернулся из лагерей лишь один односельчанин
и рассказал: “За что нас арестовали - не знаем. Но били и издевались
по-страшному. На этапе кормили одной селедкой, а пить не давали. После
Иркутска Николая на этапе уже не было, и передавали, что он расстрелян
в тюрьме”.
Семья о погибшем не узнавала. Так было заповедано в Сибири узниками
тех лет: не носить передач, не хлопотать, не запрашивать, но уезжать
по возможности в другое место, скрываясь и скрывая свою родословную.
Шло массовое уничтожение православного народа. Сибиряки это трезво
поняли, и узники уходили в тюрьму, как в безвестность, порывая все
связи с родными и желая одного, чтобы жертва была не напрасной: расстреляют
деда, но родятся и вырастут православные внуки. И 4 февраля 1957 года,
на день памяти апостола Тимофея, у православного мученика кузнеца
Николая родился внук, будущий новомученик Трофим Оптинский.
Рассказывает мать Нина: “Он как родился, свекровь
говорит: “Вот - родился Алексей, человек Божий. Назовем, его Алексеем”.
А я тогда в церковь не ходила и думаю: “Да ну еще какой-то человек
Божий? Назовем его Леонидом - Лёничкой по-нашему.
Крестить детей у нас было негде. Да и не думали мы о том, хотя сын,
похоже, был не жилец. Кричал днем и ночью, да так надрывно, что доярки
идут мимо окон и охают. Уже лет двадцать спустя встретилась в городе
с одной дояркой нашего села, а она меня спрашивает: “Нина, твой мальчик,
что кричал, так поди умер?”-“Почему? - говорю,- живой, уже в армии
служит”. А она смотрит на меня и не верит. Страшно вспомнить, как
кричал мой сынок! Я с ним ночи не спала и до того измучилась, что
ночью стала закрывать печь, а сама вынула из печи заслонку да и заснула
с ней в обнимку. Утром смотрят - заслонки нет, а мы с сыночком, как
два трубочиста, чумазые. Свекровь с перепугу психиатра вызвала: “Нина
у нас сошла с ума”. А психиатр говорит: “Вас лишить сна - вы еще хуже
будете. Пожалейте ее, дайте поспать”.
Почти два года, не смолкая, кричал надрывно некрещеный младенец.
А как окрестили - сразу затих. Заулыбался после крещения и рос отныне
добродушным богатырем, о котором бабушка Зося говорила по-белорусски:
“Лёня у нас вяселый какой!” В крещении зримо свершилось чудо, но по
неверию не осознали его.
Мать Нина продолжает рассказ: “Мы ведь без церкви
отвыкли от веры. Уж на что моя мама Мария была верующей, а в церковь
в город ездила причащаться только на Пасху да, бывало, на Рождество.
Это ж за сотни километров надо ехать да еще в городе заночевать. Где
тут наездишься, если пятеро детей? Но посты мама держала строго, а
еще вязала бесплатно всей деревне нарядные узорчатые рукавички и раздавала
их людям во славу Христа. Трофим в бабушку Марию пошел. Она бегучая
была. Все дела бегом делала, а ночью вязала во славу Христову. Врач
придет к ней и ругается: “Мария, у тебя такая страшная гипертония,
а ты вся в клубках и ночами не спишь”. Видно, дошли ее клубочки до
Бога, потому что всех удивила кончина мамы. Умерла она у сына в Барнауле,
попросив перед смертью схоронить ее в родной деревне. А пока доставали
цинковый гроб и хлопотали о перевозке, времени прошло немало. На погребении
сын запретил вскрывать гроб, думая, что по срокам тело уже разложилось.
Но родные, не стерпев, распаяли гроб, а я как закричу: “Мама живая!”
Такой красивой я маму еще не видела - лицо румяное, свежее, и улыбка
на устах. Вот уж воистину не смерть, а успенье. На сороковой день
я впервые съездила в церковь помянуть маму. А потом уж забыла про
храм. Я ведь даже сына крестила случайно. Приехала в город Тулун навестить
бабушку Зосю, а там церковь была. Бабушка Зося настояла: “Окрести
Лёню. Он ведь такой больной!” Я и вправду тогда боялась, что сын у
меня, наверно, калека, а вырастет - будет на всю жизнь инвалид. После
крещения “инвалидность” исчезла. Но я теперь лишь задумалась - почему?”.
После убийства мать специально поехала в Тулун, в ту церковь, где
крестили сына и свершилось что-то важное, что ей хотелось понять.
Там ей показали старинные синодики храма, где было множество женских
монашеских имен, а также сохранявшиеся с той поры фотографии церкви
с рядами монахинь подле нее. Разволновавшись, мать не спросила, был
ли тут прежде женский монастырь или просто монашеская община. Ее поразило
тогда, что уже крещение сына свершилось под тайным знаком монашества,
и стало пониматься непонятное прежде: у всех ее детей нормальные семьи.
И только самый ее красивый сын-первенец никогда не был женат.
Мать Нина вспоминает: “Он знал для девушек одно
слово - сестра. Придет в клуб, девушки окружат его гурьбой: “Лёня,
Лёничка пришел!” А он им: “Сестренки мои, сестреночки!” Нравился он
девушкам и влюблялись в него. Одна девушка, зубной врач, уговаривала
его: “Женись на мне, Лёня. Я тебе буду хорошей женой”. Я шутя говорю
сыну: “Женись. Она мне зубы вставит”. - “Ага, - говорит, - она тебе
зубы за месяц вставит, а мне за это до гроба с ней жить? Жена не палка,
надоест - не выбросишь”. Уж как только его не пытались женить! Одна
девушка к колдуну ходила привораживать сына и сказала ему: “Сделано
тебе, запомни, сделано. Мой будешь или ничей!” Не понимали его девушки.
И я не понимала, что он лишь Божий, а больше ничей.
Сын был начитанный, работящий, непьющий. И местным парням было обидно,
что девушки ставят его им в пример. Однажды восемь человек подкараулили
сына ночью, повалили и избивали жестоко, а он лишь голову руками прикрывал.
Сила у сына была немалая - мог бы, как следует, им надавать. Но характер
такой - никогда не дрался и даже обиды ни на кого не держал. Только
сказал наутро обидчикам: “Не умеете драться, а чего деретесь? Смотрите,
на мне синяков даже нет”. Это правда - синяков на нем не было. Видно,
Божия Матерь хранила его. А незлобивым он был с детства. Помню, он
так любил лошадей, что ради этого в подпаски пошел. У нас ведь в Сибири
пасут верхами, и сын все каникулы пас коров. Я не нарадуюсь - зарабатывает,
а мы бедно жили тогда. Останавливает меня однажды на улице председатель
колхоза и говорит: “Пожалела б ты, Нина, сына. Да как ты его этому
зверю-пастуху в подпаски отдала? Он же спьяну так бьет мальчонку,
что ведь сдуру насмерть забьет”. О-ой, я бежать! Коров пасли далеко
от деревни, и я пять километров бежала бегом. Смотрю, выезжает из
леса на коне мой Лёня и спрашивает удивленно: “Мама, а ты чего здесь?”
- “По тебе соскучилась, сынок”. Молчим оба. А дома выбрала момент
и спрашиваю: “Это правда, что тебя пастух бьет?” - “Да ну, он отходчивый.
Пошумит-пошумит и все”. Никогда он не жаловался и не роптал”. Позже
в подпаски пошли младшие братья и рассказывали, что драчливый пастух
уже больше не дрался, уважая Лёню. Так незлобие победило злобу.
* * *
“Замечайте события вашей жизни, - говорил преподобный Оптинский старец
Варсонофий. - Во всем есть глубокий смысл. Сейчас они вам непонятны,
а впоследствии многое откроется”. И мать Нина, уверовав в Бога, стала
заново пересматривать свою жизнь, понимая многое уже по-другому.
Мать Нина рассказывает: “Жили мы. без Бога и с одной
мыслью: как бы выбиться из нужды? Я работала уборщицей на четырех
работах, а платье было всего одно. Постираю к празднику - вот и обновка.
А Лёня был моей главной опорой, и мы, как две лошади в одной упряжке,
тянули вместе большую семью. Бывало, приду с работы усталая, а сын
мне белье стирать не дает: “Мама, давай я постираю. Ручищи у меня,
смотри, какие огромные!” И правда, так выстирает - добела, до хруста,
что женщины дивятся. В колхозе платили тогда копейки, и мы на август
уходили в тайгу. У нас в сельпо принимали ягоды и соленые грузди по
50 копеек за килограмм. Мы с Лёней по 25 килограмм брусники в день
из тайги выносили. А груздей нарежем - не донести. Тащим с Лёней на
палках-коромыслах по четыре ведра каждый, и младшие дети сколько могут
несут. На меня моя тетка, помню, ругалась: “До чего ты жадная на работу
- ни себя, ни детей не щадишь. Одни мослы от детишек остались”. А
мы, правда, выхудаем за сезон, зато детей обуем, оденем. И идут уже
в школу нарядные мои труженики-ученики. Порядок в доме был такой -
каждому с утра даю задание: тебе дров наколоть, тебе хлев вычистить,
а тебе воды наносить. Лёня был огонь - быстро все сделает. И рвется
младшим помочь: “Мама, Лена еще маленькая. Давай я за нее работу сделаю?”
- “Сынок,- говорю,- а вырастет Лена ленивой. Кто лентяйку замуж возьмет?”
Гулять полагалось, когда дело сделано. А еще я почему-то боялась уличных
компаний - мало ли что дети там наслушаются? Сперва наказывала, чтобы
играли у себя во дворе. А потом и наказывать не пришлось - дети очень
любили друг друга, и своего общества им хватало - все же пятеро. Однажды
соседка попрекнула меня: “Все картошку копают, а твои дети гуляют”.
- “А чего им не гулять? - говорю, - вон с утра сколько выкопали! Не
отстаем от людей вроде, а пока впереди идем”. Тут она как заплачет:
“А мой сын лодырь - не хочет копать! Бью его, все руки отбила, а не
любит работать и все”. А мои дети в работе были горячие, и свои праздники
были у нас. Я “докопки” картошки всегда устраивала. Денег нет - займу,
а накуплю подарков: арбуз, баранки, конфеты. Сын зароет подарки в
конце последних борозд, а где что закопано, никто не знает. Тут не
работа пойдет, а веселье, и все, как львы, рвутся вперед. А докопаем
картошку до подарков, костер разложим, - вот и праздник. Трудно жили,
но дружно. Переезжали мы несколько раз. Я все “райское место” искала,
то есть где побольше земли. И вот земли у нас было уже 70 соток, свой
хороший дом с усадьбой, а в усадьбе всего: коровы, свиньи, овцы, куры,
своя пасека и моторка для рыбной ловли. Я в пекарне тогда работала
- хлеб горячий всегда был к столу. Не нарадуюсь, что встали на ноги,
а у Лёни грусть порою в глазах. Однажды сказал совсем непонятное:
“Вот живем мы, мама, а как не живем. Неживые мы будто и давно умерли”.
А я не пойму, о чем он? Хорошо ведь живем! Не понимала я сына, конечно.
Уж больно он книги любил читать! До утра, бывало, сидит за книгой,
а у меня досада в душе. Сама я, пока не пришла к Богу, одну тоненькую
книжку прочла. Названия не помню, про принцессу. А принцесса была
такая несчастная, что открыла я книгу и про все позабыла: дети голодные,
обед подгорает, а мне дела нет - так принцессу жаль. Не могла оторваться,
пока не дочитала. И решила: нельзя мне читать - детей упущу, зарастем
грязью. И не читала с тех пор ничего. А Лёня все с книгой. И все ему
мало! Я сержусь: “Что толку от книг? Одно мечтанье!” У меня же свое
мечтанье - поросят еще прикупить.
Запомнился случай. Лёне было 16 лет и поеха ли мы с ним на поминки.
Народу съехалось много. Смотрю, старики окружили Лёню и с уважением
слушают его. Я удивилась, а старики говорят: “Умный сын у тебя, Нина.
Образование бы ему дать”. Дома рассказываю мужу: “Иван, говорят, сын
у нас умный. Может, зря мы его затуркали с картошкой и поросятами?
А что мы могли тогда ему дать?”
После восьмилетки Лёня окончил железнодорожное училище, дающее одновременно
образование за 9 и 10 класс, и до армии работал машинистом мотовоза.
В армии он получил специальность электрика, а отслужив, устроился
по этой специальности на траулер Сахалинского морского пароходства
ловить рыбу. Отплавал пять лет, побывал в Северной и Южной Америке
и в скандинавских странах.
Мать Нина вспоминает: “В плавание Лёня уходил на
полгода, а в отпуск приезжал, как дед Мороз, - большой мешок за плечами
и чемодан в руке. Вытряхнет вещи из мешка и скажет: “Вот - разбирайте.
Шмотки привез”. Все заграничное, модное - нас оденет, и соседям подарки
еще привезет. Народу набежит - все расхватают, а Лёне, смотрю, не
осталось ничего. Мне обидно. Вот привез он себе из-за границы хорошую
кожаную куртку и ходил в ней. Смотрю, уже выпросили куртку у него.
“В чем ходить будешь? - говорю сыну. - У тебя даже куртки нет”. А
он спокойно: “Ну нет и нет”. Ничего ему для себя было не надо. Большую
зарплату, какую получал в плавании за полгода, всю до копейки отдавал
мне. Соседи удивлялись: “Он же взрослый человек. Ему и на свои нужды
надо”. Но Лёня иного порядка не признавал: “Мама, лучше я у тебя попрошу,
если что надо”. Он очень старался помочь семье, видя нашу бедность”.
“Мама, а почему ты говоришь про бедность? - удивился присутствовавший
при разговоре брат о. Трофима Геннадий. - Ведь хорошо уже жили тогда”.
И Гена пустился в воспоминания, описывая рыбную ловлю с отцом на моторке,
а главное - домашние погреба: “Окорока, мед, сало, сметана в кринках.
Эх, сейчас бы поесть, как ели тогда!” Мать слушала, опустив голову.
Это правда - был у них достаток, да все рухнуло в одночасье. О покойном
Иване Николаевиче Татарникове мать и дети говорят с неизменным уважением.
Это был беззаветный труженик, отдавший все свои силы и любовь семье.
Мать с отцом прожили вместе долгую счастливую жизнь, чтобы познать
в итоге правду пословицы: “Счастье - мать, счастье - мачеха, счастье
- бешеный волк”. Они добились всего, о чем мечтали, когда Ивана Николаевича
назначили завскладом. А на складе среди прочего выдавали дефицит -
запчасти для бензопилы. “В тайге ведь у каждого бензопила, и Ивану
самогонку чуть не за шиворот лили,- горюет мать Нина. - Он же сроду
не пил, даже на собственной свадьбе!” Беда вспыхнула, как "пожар,
и приняла такие масштабы, что дети уже заикались от страха, и пришлось
им из дома бежать. Словом, был свой дом и достаток, а теперь была
нищета и комнатка в 13 квадратных метров в мужском общежитии.
Все, построенное без Бога, однажды рухнет .Теперь мать Нина это знает.
А еще она знает и говорит: “Ивана надо было отмаливать, а я не умела
молиться тогда”.
Семейное горе оставило свой след в монашеской жизни инока Трофима.
Он нес тайный молитвенный подвиг за людей, страдающих винопитием.
И в Оптиной пустыни помнят, как к нему прибегали заплаканные женщины
и, укрывая платком синяки на лице, шептали: “Помолись, Трофимушка.
Опять гоняет!” Он вздыхал: “Ты и сама помолись”. А наутро инока видели
с покрасневшими от бессонницы глазами. Есть в Козельске семья, за
которую о. Трофим молился особенно много, история этой семьи - это
история двух однолюбов, проживших 15 лет в разводе из-за запоев мужа.
Верующая жена вместе с о. Трофимом несла подвиг молитвы за мужа, и
Господь даровал ему исцеление. Муж крестился, и они обвенчались. Хорошая
это семья, православная, а новомученика Трофима здесь почитают как
святого.
АЛЕКСЕЙ - ЧЕЛОВЕК БОЖИЙ
“Брат был человеком огромной воли и умел добиваться, чего хотел,
- рассказывал Геннадий. - В любом деле он стремился достичь совершенства,
а достигнув желанного, вдруг менял направление и брался за новое дело.
Он всю жизнь чего-то искал”.
Он искал некий высший смысл жизни, и мать вспоминает, что к любому
явлению сын подходил со своим излюбленным вопросом: “Хорошо, а какой
в этом толк?” В юности инок Трофим захотел повидать мир и повидал
его. Но вожделенная заграница оставила в нем удручающее впечатление:
та же жизнь без толку, но с бестолковщиной посытней. “Жизнь у меня
была тяжелая”,- сказал инок уже в Оптиной, не рассказывая о себе больше
ничего. А Геннадий, ходивший с ним в плавание два года на БМРТ “Кватангри”,
рассказывал, как нелегко доставались рыбакам большие по тем временам
деньги. Гена принимал тогда на палубе сети с рыбой, и его израненные
плавниками руки являли собой кровоточащую язву. “Гену жалко”,- говорил
дома о. Трофим. Сам же он в ту пору работал в морозильном цехе, укладывая
штабелями упаковки мороженой рыбы. Это была монотонная работа на
конвейере и однообразие нарушали только шторма. “Душно!” - сказал
о. Трофим однажды. А вскоре нашел себе отдушину, увлекшись фотографией.
У святителя Григория Двоеслова есть мысль, что Господь дал нам две
книги откровений - Библию и сотворенный Им Божий мир. И если пестрые
портовые лавки оставили Трофима равнодушным, то величие Божиего мира
потрясало его. И он с упоением снимал “море великое и пространное,
тамо гади, ихже несть числа, животная малая с великими, тамо корабли
преплавают” (Пс. 103).
При получении заграничного паспорта он сменил имя, сказав дома: “Мама,
я теперь Алексей - человек Божий”. Вряд ли это было явлением веры
- православные люди не меняют имя, данное им при крещении. Но и атеист
не скажет о себе, что он - человек Божий.
Рассказывает брат о. Трофима Геннадий: “Брат брался
за любое дело с размахом. “Все, - говорил он, - надо делать на высшем
уровне. А иначе какой толк?” Фотоаппаратура у него была суперкласса,
а еще он купил кинокамеру и уйму книг. Я просто содрогался порой -
сколько же он денег тратит на книги! И покупал он не романы, а книги
по различным отраслям знаний. Вот была у нас своя пасека - так ему
мало меду наесться, но надо про пчел еще все знать. Брат был мастером
художественной фотографии, и его снимки публиковались в газетах. Потом
он сошел на берег, работал на железной дороге в Южно-Сахалинске и
одновременно внештатным, фотокорреспондентом в газете. Несколько редакций
приглашали его перейти в штат, но в семье у нас тогда было неладно,
и ради семьи он вернулся в Братск. Здесь он устроился в фотоателье,
но разочаровавшись, создал свою фотостудию. Снимать у нас толком никто
не умел, а брат хотел, чтобы и в наших краях была своя художественная
фотография. Вложил он в это дело немалые деньги. Надо было зарабатывать,
а заказы шли однотипные - фотографии на паспорт. Тогда как раз паспорта
меняли. И брат бросил это дело, передав фотоаппаратуру мне. С тех
пор вот уже пятнадцать лет я снимаю по субботам свадьбы в ЗАГСе”.
- Гена, а смог бы Трофим пятнацать лет снимать свадьбы?
- Нет, он всю жизнь чего-то искал. Я даже все его профессии назвать
затрудняюсь. Уж чего он только не перепробовал и в каких только секциях
не занимался: яхты, борьба, каратэ, школа бальных танцев, народных
танцев. Между прочим, пластика у брата была такая, что он даже в тридцать
лет без растяжки садился на шпагат, и менеджеры уговаривали его перейти
на профессиональную сцену. По своим дарованиям он мог бы достичь многого.
Характер был сильный, и хватка деловая. А он искал, как голодный:
в чем же смысл всего?
Душа искала Бога, еще не ведая о том.
“Мама, надо детей спасать”, - сказал Трофим, вернувшись домой и увидев
заикающихся от страха сестренок. Он перевез семью в Братск в общежитие,
взяв на себя отцовский крест кормильца.
Рассказывает мать Нина: “Жили мы, с дочками в мужском
общежитии. Я ради комнатки работала там уборщицей, а ведь в мужском
общежитии пьют. Лена была еще малышкой, а Наташа была уже красивой
девушкой и заглядывались на нее. Прихожу с работы, а Наташка ревет:
“Лёня - говорит, - меня отшлепал”. Оказывается, нарушив его запрет,
она пошла в комнату к мужчинам играть в карты. Там же нетрезвые бывают,
а наша девица с ними сидит! В общем, Лёня так поставил, что никто
из мужчин к нам на порог не входил, и наши девочки мужского общежития
на знали. И люди нас уважали за то. Слава Богу, девочки выросли скромными
и в целомудрии замуж пошли”.
Рассказывает сестра о. Трофима Наталья: “С одной
стороны, брат нас с сестренкой баловал и покупал нам красивые модные
вещи. А с другой стороны, у него были свои представления о том, что
можно, а что нельзя девушке. Помню, я уже работала, считая себя “самостоятельной”
и обижалась на требования брата приходить домой не позже 8-9 часов
вечера. Но ослушаться я не смела, зная, что как стемнеет, брат выйдет
меня встречать. Он берег нас от нечистоты. Брат очень хотел, чтобы
у нас были настоящие хорошие семьи, а сам даже девушки не имел. Многим
он нравился и легко знакомился. А через несколько дней говорит: “Не
надо мне это. Но как объяснить?” По-моему, он так и родился монахом.
Внешне брат был веселый и общительный, но очень сдержанный и целомудренный
изнутри. Брат никогда не ходил на дискотеки, хотя танцевал замечательно.
В юности мы занимались с ним вместе в школе бальных танцев и брали
в паре призы на конкурсах. Однажды менеджер предложил нам с братом
заключить контракт для выступления на профессиональной сцене, но мы
с Лёней только переглянулись и заключать контракт не пошли. Вспоминаю
нашу юность и вижу одну картину - Лёня все время над книгой сидит.
У него даже прозвище было в Братске - “букинист”.
Рассказывает брат о. Трофима Геннадий: “Разочаровавшись
в фотографии, брат затеял новое дело - шить обувь. Хорошей обуви в
Сибири тогда не было, как, впрочем, и плохой. И брат решил шить фирменную
обувь. Купил специальную машинку, а уж модной фурнитуры и дратвы припас
столько, что у меня до сих пор дома его ящики стоят. Для начала он
устроился в обувную мастерскую, и вскоре весь город к нему в очередь
стоял. Вкус у брата был хороший, а уж выдумщик он был такой, что принесут
ему развалившуюся обувь, какую и в починку нигде не берут, а он новые
союзки поставит, аппликации вместо заплат. Фурнитуры модной подбавит.
И выходила из старья обувь прочнее и наряднее новой.
Работать он умел, а коммерсант из него был никакой. Говорю это как
человек, которого нужда заставила заняться коммерцией и у которого
свой магазин автозапчастей. Брат думал о ином - как людям помочь.
И пока другие сапожники копейку гонят и десять пар перечинят, брат,
смотрю, одну пару вылизывает. Я уж не говорю о том, что дома он всем
соседям чинил обувь бесплатно”.
Рассказывает мать Нина: “Первые сапоги сын сшил
мне. Уж до того нарядные вышли сапожки! А такие прочные, что и поныне
целые. Правда, я на каблуке уже не ношу. Одной бабушке сшил сапоги,
так она за него все Бога молила: “У меня, ~ говорит, - такой хорошей
обуви за всю мою жизнь никогда не было. Спаси, Господи, мастера!”
Пошла о сыне слава по городу, и люди даже издалека к нему обувь в
починку везут. Приходят в мастерскую и просят: “Позовите мастера Татарникова”.
А к другим мастерам не идут. Стали мастера попрекать сына: “Что ты,
как дурачок, с одной парой возишься? Ты сделай по-быстрому, чтоб дольше
месяца не держалось, а там опять чинить принесут. Так ты нас всех
без работы оставишь”. А сын так не мог. Начались конфликты из-за того,
что все стремятся попасть к Татарникову. Приходит сын однажды с работы
совсем тихий и говорит мне: “Видно, надо мне, мама, уходить из мастерской.
Обижаются на меня мои товарищи, и нет мира у нас”. Рассудили мы с
ним, что мир все же дороже. И сын стал дома шить унты на заказ, а
для трудового стажа устроился скотником на ночные дежурства. Платили
тогда скотникам копейки, и на эту работу лишь пропащие шли. Другие
скотники выпьют бутылку и спят всю ночь. А Трофиму коровок жалко,
и до чего ж он работать любил! Ферма у него блестит, коровки веселые.
Стали доярки Трофима нахваливать, а скотников ругать: “Один Татарников
за вас всю работу делает. А вам, лодырям, лишь бы пить да спать!”
Скотникам теперь житья не стало, и говорят они сыну: “Нашелся дурак
за копейки вкалывать? Уходи, пока цел”. Господи, думаю, да что за
горе? Руки у сына золотые, и на работе им не нахвалятся. А везде он
в итоге “дурак”. У нас одни родственники богатые даже говорили: “Таких
дураков, как он, у психиатра надо лечить”. Это теперь о Трофиме песни
поют и стихи складывают. А сколько мой сыночек при жизни вытерпел
лишь за то, что работать любил”. Вместо комментария к этой истории
расскажем притчу ярославского мастера Егорова, изготовляющего старинные
изразцы для церквей. Церковные изразцы всегда делали с румпой-насадкой
с обратной стороны, и такие изразцы держались веками. Но начальство
Егорова решило, что возиться с румпой невыгодно, а прибыльней поставить
на поток современные плоские изразцы. Мастер Егоров обычно настолько
молчалив, что многие считают его немым. Но тут он рассказал притчу:
“Обиделась Совесть, что ей тяжелее всех жить на белом свете, и дала
себе потачку на копейку. Раз на копейку, два на копейку. Идет однажды
Совесть по улице и слышит кричат: “Эй, бессовестная!” Обернулась Совесть,
а это ей кричат”.
У архиепископа-новомученика Феодора (Поздеевского) есть объяснение,
почему в мире царствует культ развлечений: “Значит, произошел в греховной
жизни человека разрыв идеи труда, который законен и обязателен для
человека (“делати рай”), с идеей удовольствия от труда. Греховный
человек трудится неладно, а потому ищет развлечения, как отдыха от
труда”. Вот примета нашего века - гигантские свалки еще новых, но
уже негодных вещей, а рядом супериндустрия развлечений. Как же трудно
иным прийти к Богу из-за выжженной, оскверненной совести! И как искала
Его чистая душа Трофима, уже зная, что за все, что сделано не по-совести,
надо будет держать ответ. И все-таки ему предстояло еще перемучиться
в миру, изживая в себе его иллюзии. Вот одна из таких иллюзий: мир
духовно болен - душа это чувствует, а люди все настойчивей ищут целебные
снадобья и “здоровую” пищу, надеясь через плоть исцелить изнемогающий
дух. Трофим увлекся, было, таким “оздоровлением” и даже бросил есть
мясо. Но как-то из интереса он раскрыл книгу “целителя” и, обнаружив,
что это магия, тут же с отвращением захлопнул ее. “И все же наелся,
как жаба, грязи”,- рассказывал он потом в Оптиной.
Не миновала его и та модная ныне религия чрева, когда голоданием
“очищаются” от страстей. Мать вспоминает, что в комнате у сына висел
график, по которому он голодал дважды в месяц по десять дней подряд,
надеясь бросить курить. “Курил он чуть ли не от первого класса,- рассказывала
мать,- но даже взрослым при родителях курить стыдился. Помню, уже
после армии он возил зерно на ток, а я увидела его с сигаретой. Подошла
сзади и говорю: “Татарников, оставь докурить”. Он вмиг спрятал сигаретку.
А сам так покраснел, что мне неловко стало. Чего уж, думаю, взрослого
человека в краску вгонять? “Ладно, кури уж”, - говорю ему дома. А
он: “Брошу”. И он “бросал”, голодая по двадцать дней в месяц”. Жесточайший
эксперимент дал один результат: кожу на лице обтянуло так, что проступал
череп, а бросить курить он не смог. Так попустил Господь для смирения
человеку с “железной” волей, и уже в Оптиной он говорил: “Надо было
поститься, а я голодал”. А курить Трофим бросил так. Уверовав в Бога,
он являл такое усердие к церкви, что его пригласили прислуживать в
алтарь. Но учуяв запах табака, священник сказал, что надо выбрать:
Бог или табак. И тогда по молитве и силою Божией была разом отсечена
многолетняя страсть. Инок Трофим называл сигареты “трубою сатанинскую”.
А быв искушенным, смог и искушаемым помочь. Один послушник рассказывал,
что, приехав в Оптину паломником, он убегал в лес покурить. Он молился
на могиле инока Трофима об избавлении от страсти, и тот явился ему
во сне, сказав грозно: “Ты что мою могилу пеплом посыпаешь?” И послушник
пережил такой страх, что тягу к курению как рукой сняло. Известен
и другой случай - на могилу к иноку Трофиму приезжал его земляк, рассказав
о себе, что раньше он сильно пил и курил. После убийства Трофим явился
к нему во сне и сказал: “Я молюсь за тебя, а ты меня водкой поливаешь
и пеплом посыпаешь”. К сожалению, фамилию этого земляка не догадались
записать, но человек специально приезжал из Сибири, чтобы поблагодарить
за исцеление.
Рассказывает мать Нина: “Ох, и поездили мы на Трофиме,
а он безропотно тащил тяжкий воз. Помню, увезли в роддом жену брата
Сани, а бедность была такая, что пеленки не на что купить. И вдруг
приходит от Трофима огромная посылка с полным приданым для девочки.
Все розовое, нарядное. Мы радуемся, но и дивимся, а как он угадал,
что девочка родится? Покупал он все с размахом. Белье обветшало -
тащит тюк простыней. Квартиру получили - купил тюк темно-розового
шелка на шторы. Богатые шторы, нарядные. “Дорогие, поди?” - спрашиваю
сына. “Не знаю. Красивые, вот и купил”. Вся молодость Трофима ушла
на то, что он называл без прикрас: “жратва и шмотки”. Но он самоотверженно
нес этот крест, надеясь, что встанет семья на ноги, а там уже останется
одна забота - душа. Между тем, уже отыграли свадьбы младшим и получили
квартиру. Но для новой квартиры нужна была новая мебель, а еще вон
как дорожает колбаса! И любимый вопрос Трофима: “Какой в этом толк?”
- имел уже точный ответ: беличье колесо материальных забот будет неостановимо
вращаться, пока его не остановит стук молотка по гробу.
Это настроение Трофима хорошо передает его последнее письмо родным
из Оптиной пустыни. Речь в письме вот о чем - однажды к иноку приехали
братья Геннадий и Александр с племянниками. Гена был крещен в детстве,
а Саню с племянниками окрестили в Оптиной. “Так нам понравилось в
монастыре,- рассказывал Геннадий,- что, уезжая, обещали: все - теперь
будем ходить в церковь. Пообещали да закружились в делах - некогда!”
Инок Трофим знал об этих ловушках мира, а потому взывал к родным в
письме.
Последнее письмо инока Трофима: “Добрый день, братья
мои, сестры и родители по жизни во плоти. Дай Бог когда-нибудь стать
и по духу - следуя за Господом нашим Иисусом Христом. То есть ходить
в храм Божий и выполнять заповеди Христа, Бога нашего. Я еще пока
инок Трофим, до священства еще далеко. Я хотел бы, чтобы вы мне помогали,
но только молитвами, если вы их когда-нибудь читаете. Это выше всего
- жить духовной жизнью. А деньги и все подобное (жратва и шмотки)
- семена диавола, плотское дерьмо, на котором мы все свихнулись. Да
хранит вас Господь от всего этого. Почаще включайте тормоза около
церкви, исповедуйте свои грехи. Это в жизни главное. Саша с пацанами
ходили ли в церковь после крещения для причастия? Если нет, пусть
поспешат. Дорог каждый день. Мир идет в погибель. Ради церкви можно
ездить и в Тулун. Помоги вам Господи понять это и выполнять. Я вас
стараюсь как можно чаще поминать. Можете сообщить мне имена всех умерших
прародителей отца и матери. Как они там живут? Я не пишу никому лишь
только потому, что учусь быть монахом. А если ездить в отпуск и если
будут приезжать родные, то ничего не выйдет. Это уже проверено на
чужом опыте. Многие говорят - какая разница?! А потом, получив постриг,
бросают монастырь и уходят в мир. А это погибель. МОНАХ должен жить
только в монастыре и в тайне. Стараться быть ОДИН. МОНОС - ОДИН. То
есть монастырь - это житие в одиночку и молитва за всех. Это очень
непросто. Поздравляю вас, родители, братья и сестры, с вашими женами
и мужьями, всех, кто меня знает, с праздником РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА.
Всем вам духовной радости, благ и здравия о Господе нашем Иисусе Христе.
Спасибо за деньги, кофе и фото. Посылку еще не получил. Почему молчит
Саша или в какой обиде? И Лена и Наташа? Вы меня правильно поймите,
я не потерял - НАШЕЛ. Я нашел духовную жизнь. Это моя жизнь. Это очень
не просто. Молитесь друг за друга. Прощайте друг другу. А все остальное
суета, без которой можно прожить. Только это нужно понять. Дай Бог
вам разобраться и сделать выбор. Простите меня, родители, братья и
сестры. С любовью о Господе, недостойный инок Трофим. Декабрь 28 дня
1992 года”.
Призывы инока ходить в церковь не были тогда услышаны. Шел неудержимый
рост цен, и позицию инока Трофима в отношении “жратвы и шмоток” хозяйственные
сибиряки оценили как нежизненную. То же самое было перед уходом в
монастырь. И встрече о. Трофима с Богом предшествовал тяжелый духовный
кризис.
Рассказывает мать Нина: “Раньше бабушка Зося говорила:
“Лёня у тя вяселый какой!” А теперь мой сын был невесел. Сидит, как
больной, и смотрит часами в одну точку. Не пойму - зарабатывает, а
вечно без денег. Пока зарплату домой несет, все в долг пораздаст -
да таким, кто отдавать не привык. Помню, он был на заработках в Забайкалье,
а я полетела его навестить. Привезла гостинцев, а комендант общежития
мне говорит: “Вот вы подарки привезли сыну, а у него же все украдут.
К нему днем и ночью в окно лезут”. Лёня жил на первом этаже и был
тогда на работе. Дожидаюсь я сына и вижу: какой-то уголовник влез
в окно в его комнату, съел, что было в тумбочке, и шарит по карманам.
Тут Лёня с работы идет. Сейчас, думаю, вместе поймаем вора. А Лёня
лишь потупился и говорит: “Значит, ему нужнее”. Да его же восемь раз
обворовывали, причем порой у него на глазах! Переживала я сильно за
сына. Думаю-думаю, и не знаю, что делать. И надумала раз припугнуть.
Приехал он с заработков с пустым карманом, а я говорю: “Почему не
работаешь?” “Я работаю”. “Кто работает, тот зарабатывает. Вот заявлю
в милицию - пусть проверят: а работаешь ли ты, если без копейки живешь?
Ну, пугала так. А сын говорит: “Не ходи никуда, мама. Я хочу уехать
и жить один”. Он и раньше часто уезжал из дома, все отыскивая себе
место на земле, но ведь всегда возвращался. А тут как уехал из дома
в 1987 году, так больше я его живым на земле не видела”. По словам
Гены, брат уехал тогда на Алтай, вычитав в газете, что в Алтайском
крае есть райская долина, где растут дивные яблони и разводят племенных
лошадей. Тридцать три года своей жизни он искал рай на земле и, лишь
обретя Бога, написал в письме крупными буквами: “НАШЕЛ!” Как свершилось
обращение Трофима, неизвестно. Но сразу после обращения он живет лишь
Церковью и для Церкви - работает на восстановлении храма в селе Шубенка,
прислуживает в алтаре, читает и поет на клиросе в церкви города Бийска.
А дома мать волновалась - сын уехал и пропал. И вдруг позвонил из
Бийска мамин брат: “Представляете, иду мимо церкви, а наш Лёня в рясе
стоит. Он теперь поп!” Речь шла, очевидно, о стихаре алтарника. Но
семья была еще далекой от Церкви, в стихарях не разбиралась, а потому
в ошеломлении обсуждали новость: хорошо это или плохо, что Лёня “поп”?
Поразмыслив, решили, что священники - хорошие люди. А что в газетах
их ругают, так кто же верит брехне. Шло время. И когда Гена с Сашей
выбрались, наконец, в Бийск, проведать брата, то бабушки в церкви
им сказали, что он уехал отсюда неизвестно куда.
Рассказывает брат о. Трофима Геннадий: “Мы продолжали
искать брата. Еду я однажды в Братске мимо храма и думаю: наверное,
все священники связаны между собой. Зашел в церковь и говорю: “Батюшка,
у нас брат пропал, и мы ищем его”. А отец Андрей отвечает: “Да-да,
я знаю. Тут для вас посылка от брата. Он теперь инок Трофим”. У меня
тут волосы дыбом на голове встали...” Так состоялась встреча Геннадия
с будущим духовником их семьи о. Андреем, настоятелем храма в честь
прпеподобного Андрея Рублева. Инок Трофим присылал сюда посылки с
церковной утварью и литературой. А о. Андрей ездил в Оптину и с иноком
Трофимом у них завязалась духовная связь.
Рассказывает мать Нина: “Сразу после убийства сына
о. Андрей устроил при храме музей новомученика Трофима. Собрали его
вещи, фотографии и пригласили нас на вечер памяти. Хотели, чтобы я
выступила, а у меня ком в горле. Только чай прихлебываю, чтобы слезы
внутрь заглотить. А о. Андрей так хорошо о Трофиме рассказывал...
От многих я слышу теперь о нем. Вот есть у нас в Братске учительница
музыкальной школы Муза Юрьевна. Ездила она в Москву и рассказала:
“Сижу на вокзале, а рядом женщина другой говорит, что ездила она в
Оптину пустынь и исцелилась на могилке новомученика Трофима. “Да он
же, - говорю я им, - наш, из Братска . Вот ведь встреча!”. В монастырь
о. Трофим пришел в 36 лет, а всего прожил на земле 39 лет, 2 месяца
и 14 дней. О возрасте инока оптинцы узнали лишь после его смерти и
удивились: не может быть! Он был по-юношески стремителен и всегда
сиял такой радостью, какая свойственна лишь очень молодым или очень
счастливым людям. Один человек даже сказал о нем:
- Ну, какой он монах?
- Нет, монах, - стала доказывать ему девочка Наташа Попова. - Вон
афонские монахи какие веселые. И о. Трофим просто веселый монах”.
Новоначальные в ту пору старались быть крайне серьезными, и поводы
для недоумения “веселый монах” им давал сполна. Вот, например, такой
случай. Четырехлетняя девочка Александра, выросшая при Оптиной, однажды
стояла в слезах у храма: мама на работе, детей в монастыре нет, и
она плакала от одиночества.
- Чего киснешь? - спросил ее Трофим. iv л
- Есть хочу.
- А, у меня варенье есть.
Варенье девочка съела да и забыла о нем, но надолго запомнила, рассказывая
с восторгом, как дядя Трофим с ней в прятки играл. Иным казалось,
что жизнерадостность Трофима проистекает из его легкого характера:
мол, здоровье железное, силы избыток - вот и доволен всем человек.
И лишь позже узнали, как же перемучился Трофим, пока не нашел Бога.
Он был уже усталым путником, изнемогшим в поисках смысла жизни, когда
ему открылся Господь. И отныне его жизнь была таким ликованием о Господе,
что уже в Оптиной он говорил: “Да как же я раньше не знал о Господе?
Я бы сразу ушел в монастырь”. “Всех нас Господь осыпает несчетными
дарами,- сказал на проповеди в Оптиной один иеромонах. - Но не подобны
ли мы тем десяти евангельским прокаженным, из которых лишь один благодарил
Господа за исцеление?” Жизнь инока Трофима была радостным благодарением
Господу за Его великие Дары: православную веру, монашество и особый
Дар - Оптину пустынь. “Вот иные стремятся на Афон, в Дивеево или в
Киево-Печерскую Лавру, а для меня здесь и Лавра, и Дивеево, и Афон”,-
говорил инок Трофим об Оптиной пустыни.
Вспоминает иеромонах Максим, в ту пору инок: “На
Пасху 1993 года в храме было шумно от многолюдства, и я, не выдержав,
ушел в алтарь. Инок Трофим пономарил в алтаре и, увидев меня, спросил:
- А ты почему здесь?
- Молитва не идет, - пожаловался я. - Радуйся! Тогда и молитва пойдет
Подсчитано, что слово “Радуйся!” употребляется в Новом Завете 365
раз - как раз по числу дней в году. И каждый день своей жизни инок
Трофим нес в себе это “Радуйся!”
Господь дал о. Трофиму всего 2 года 9 месяцев монастырской жизни.
Вот этапы ее. Он приехал в Оптину пустынь в августе 1990 года Осенью
того же года, на Казанскую, ему разрешили носить подрясник, а официально
приняли в братию Великим постом 27 февраля 1991 года - в неделю Торжества
Православия, на день праздника равноапостольного Кирилла, учителя
словенского. Постриг в иночество свершился 25 сентября 1991 года на
отдание праздника Рождества Пресвятой Богородицы с наречением имени
в честь апостола Трофима.
Святой праведный Иоанн Кронштадтский говорил в свое время книгоношам,
что издание и распространение православной литературы - это апостольское
служение. И Господь не случайно дал о. Трофиму апостольское имя. Друзья
часто жертвовали ему деньги. “Я сперва отказывался, - говорил инок,
- а потом понял: Господь дает”. На эти деньги он покупал православные
книги и рассылал их по Сибири, а в эту пору там было не купить ни
Библии, ни Евангелия.
Основными послушаниями инока Трофима были: старший звонарь, пономарь
и тракторист. Но прежде расскажем о послушаниях не главных и связанных
с особой любовью инока к книгам и драгоценному наследию святых Отцов.
|
|
