|
“С ЧЕГО ЭТО ПОПУ ЧЕСТЬ ОТДАЮТ?”
“Он был монахом из старой Оптиной” - сказал об о. Василии иеромонах
Даниил. А в старину оптинских монахов отличали прежде всего по одежде
- грубые, тупоносые “оптинские” сапоги и дешевая мухояровая ряса.
Ряса у о. Василия была выношенная и в заплатах, а его единственной
обувью были кирзовые солдатские сапоги. Когда о. Василий служил на
подворье в Москве, его не раз пытались переобуть в легкие ботинки,
но из этого ничего не вышло. Между тем стояло такое жаркое лето, что
на солнцепеке плавился асфальт.
Из воспоминаний монахини Ксении (Абашкиной): “Когда
о. Василий пришел в монастырь, то они с о. Ф. решили подвизаться,
как древние, имея одну одежду и одни казенные сапоги. Потом у о. Ф.
заболели ноги, и он сменил обувь, А о. Василий в великом терпении
так и дошел в своих сапогах до райских врат. Помню, в Москве мы поехали
с ним освящать квартиру моих родителей. Жара была умопомрачительная
- градусов 30, а о. Василий был в шерстяной рясе, в кирзовых сапогах
и нес большую сумку. Я спешила, а он меня попросил идти медленней,
сказав, что после службы ноги болят. Как раз перед этим он ездил отпевать
старушку, так разложившуюся на жаре за четверо суток, что все избегали
подходить к гробу. И вот идем мы с батюшкой по жаре, а навстречу четыре
милиционера. Вдруг они разом, как по команде, отдали батюшке честь.
Отец Василий удивился: “С чего это попу честь отдают?” А поразмыслив
сказал: “Они люди служивые. Кому, как не им, понять попов? Простому
человеку не прикажешь стоять на жаре рядом с четырехдневным разлагающимся
трупом”.
Еще по дороге нам встретился мой знакомый, ставший после избиения
“дурачком”. А раньше он был кинооператором, имел жену, любовниц и
много пил. “Блажен, получивший воздаяние на земле”, - сказал о нем
тихо о. Василий, и всю дорогу молча молился по четкам. В квартире
родителей обнаружилось, что моя мама без креста. И пока она искала
свой крест, о. Василий рассказывал ей, что раньше рабу заковывали
на шею кольцо с именем его хозяина. “И вот однажды мы умрем, - говорил
он, - и придем на Суд к нашему Владыке. А Господь спросит: чьи вы
рабы? И тех, у кого есть на себе его знак, призовет к себе, а на других
и не взглянет”. Молебен по освящению квартиры о. Василий служил так
вдохновенно и мощно, что от его пения, казалось, сотрясались все пять
этажей нашей “хрущобы”. Он щедро окропил квартиру святой водой, и
остановившись перед чуланом в коридоре сказал, что бесы особенно любят
прятаться по темным углам. Мы открыли чулан, а о. Василий влез туда,
тщательно покропив все углы. Потом вышел на лестничную площадку, сказав:
“И тут их много”. И окропил всю лестницу в подъезде под нами и выше
нас.
После освящения квартиры дух в доме изменился. Если моя мама до этого
нехотя согласилась позвать “попа”, то теперь она стала ходить в церковь,
причащаться, а однажды открыла мне семейную тайну: оказывается, ее
папа, а мой дедушка был священником, и в годы гонений его убили лишь
за то, что он “поп”. А еще дедушка-священник говорил, что мы из рода
Говоровых, то есть из рода святителя Феофана Затворника. Ничего этого
я не знала, и лишь в 26 лет крестилась в Оптиной вместе с моими детьми.
В Оптиной пустыни я сперва по послушанию убиралась в храме и поневоле
обратила внимание, что о. Василий подолгу молится пред мощами преподобного
Амвросия и у могил Оптинских старцев. Даже если мимо идет по делу,
обязательно остановится и помолится.
Когда о. Василий служил иеродиаконом, он был радостный, веселый и
будто летал по амвону. А после пострига в мантию он сильно изменился,
не поднимал глаз и смотрел уже в землю. Вид был у батюшки строгий,
а на деле он был добрый. Помню, Великим постом мы с детьми впали в
уныние. “Батюшка, - говорю, - так шоколаду хочется и уже уныние от
этих каш”. И о. Василий благословил на вкушение шоколада, сказав,
что лучше вкушать шоколад с самоукорением, чем поститься с ропотом
унынием. По образованию я художник, и в Оптиной меня благословили
заниматься иконописью. От прежних времен у меня остались косметические
карандаши, но я сомневалась, можно ли их использовать для эскизов
к иконам. Один батюшка сказал, что можно, а о. Василий - нельзя, пояснив,
что икону немыслимо писать без благоговения, даже, казалось бы, в
мелочах. Однажды я с возмущением рассказала о. Василию, что некоторые
местные жители плохо относятся к монахам и говорят то-то и то-то.
“Ах, окаянные, - сказал он весело. Не ведают, что творят!” Он сказал
это словами молитвы Господней с креста, но сказал так мягко, чтобы
не дать мне повода осудить. “Отец Василий, - спрашиваю, - почему к
Господу, святым и владыкам мы обращаемся на “ты”: “Святейший Владыко,
благослови”, а к батюшкам на “вы”?” - “Они сильные и не повредятся
от нашей близости, - ответил о. Василий, - а мы, попы, немощные, и
из уважения к нашей немощи к нам надо обращаться на “вы””. Где-то
в Сибири есть безвестная могила шестидесяти восьми иереев, которых,
рассказывают, расстреливали так. Ставили на край могилы и задавали
один вопрос: “Ну, что, поп, веруешь во Христа?” - “Верую”,- отвечал
тот и падал в могилу расстрелянный. А потом на его место становился
следующий, чтобы ответить: “Верую”.
Иеромонах Василий почитал для себя за честь быть причисленным к этому
сословию русских “попов”, оболганных, оклеветанных, но способных принять
смерть за веру свою. Он был одним из тех, кого иные пренебрежительно
называют “батюшками-требниками”, но с охотой служил требы - крестил,
отпевал и ездил причащать болящих и в темницах томящихся.
Рассказывает паломник-трудник Сергей Сотниченко: “Как-то
в Оптиной узнали, что в одной деревне живет парализованная православная
подвижница. Иногда к ней заходили соседи, приносили еду, но большей
частью она лежала одна - порой в нетопленной избе, и чем она питалась,
никто не знал. Рассказывали, что она всегда в радости, славит Христа
и просит одного - причастить ее. Отец Василий тут же вызвался поехать
к ней и взял меня с собой. Вошли мы в избу и увидели живые мощи. А
подвижница воссияла при виде о. Василия и запела: “Христос воскресе
из мертвых, смертию смерть поправ..!” Отец Василий исповедал, причастил
ее и был в потрясении от этой встречи: “Какая вера! Куда нам до нее?”
Отец Василий первым начал ездить в тюрьму г. Сухиничи. Однажды он
крестил в тюрьме с иеродиаконом Илиодором сразу сорок человек, а я
им помогал. В бане приготовили кадки, чтобы крестить полным погружением.
Стоят все голенькие, а один человек испуганно спрашивает: “Батюшка,
разве можно нас крестить? Мы же преступники”. А о. Василий смотрит
на них, улыбаясъ, и говорит: “Вы - дети. И все мы дети нашего Небесного
Отца”. И тут все заулыбались, обрадовались, став и вправду похожими
на детей. Смотрю на них - огромные амбалы в татуировках, а перед батюшкой
чувствуют себя малыми детьми, спрашивая с робостью: “Батюшка, а можно?”
Рассказывает иеродиакон Илиодор: “Сначала некоторые
батюшки не решались ездить в тюрьму, а о. Василий вызвался первым.
Приезжали мы в тюрьму сразу после обеда, а уезжали в два часа ночи
или же ночевали в тюрьме. Вся тюрьма уже спит, а у о. Василия - очередь
на исповедь, и разговаривал он с каждым подолгу. Запомнился случай.
Храма в тюрьме тогда не было - его построили сами заключенные после
убийства о. Василия. А в ту пору крестить приходилось в бане. И вот
пришло креститься 39 человек, а сороковой, как нас предупредили, пришел
позабавиться: богохульник был страшный и, на их языке, “авторитет”.
Перед крещением о. Василий сказал проповедь. Этот человек очень внимательно
слушал ее, а потом спросил: “Батюшка, а мне можно креститься?” И стал
поспешно раздеваться.
После крещения он подошел к о. Василию: “Батюшка, я хочу покаяться
в моих грехах. Можно мне исповедаться?” Исповедовал его о. Василий
два часа, а на прощание он попросил батюшку дать ему почитать что-нибудь
о Боге. По-моему, о. Василий дал ему книгу “Отец Арсений”, но точно
не помню. В следующий приезд он снова исповедовался и попросил о.
Василия дать ему молитвослов и научить молиться. А потом он подал
прошение тюремному начальству, чтобы его перевели в одиночную камеру.
И вот сидел он в одиночке и все время молился. И вдруг в тюрьму пришло
постановление, что дело этого человека пересмотрено, срок сокращен,
и он подлежит освобождению. Заключенные тогда стали говорить, что,
видно, родные заплатили кому надо и ловкого адвоката нашли. Но этот
человек отвечал им: “Я даже прошения о пересмотре дела не подавал.
Это Бог меня помиловал и освободил”.
Известно, что во время поездки в г. Ерцево Архангельской области
о. Василий вел беседы с заключенными в местной тюрьме. А паломница
из Ерцево Елена рассказывала: “Все наше Ерцево - бывшая зона и на
косточках заключенных стоит. В советское время церкви у нас не было,
и целые поколения уходили из жизни некрещенными и неотпетыми. Было
общее потрясение, когда к нам приехали иеромонахи из Оптиной. Люди
семьями шли креститься и отпевать давно умерших родных”. Креститься
приходило по 80-100 человек, и иеромонахи сутками, почти без сна крестили
и отпевали.
Из письма ерцевской прихожанки Тамары Федоровны Цветковой:
“Крестил меня иеромонах Филарет, а перед крещением исповедовал
и наставлял в вере иеромонах Василий. Какая же духовная сила была
у о. Василия! После крещения все ушли из церкви, а я с места сдвинуться
не могу, и вся моя жизнь с того дня переменилась. Я перестала есть
мясо, строго соблюдаю посты. Ежедневно читаю правило, Евангелие, кафизмы
и акафист на каждый день. Очень люблю читать жития святых. Помогаю
в церкви. Священника у нас нет, но когда оптинские иеромонахи уехали,
мы все равно продолжали ходить ежедневно в нашу любимую церковь и
читать там, что можно читать мирянам. Первую неделю Великого поста
прочли Покаянный канон Андрея Критского и ежедневно читаем Псалтирь.
Но как же мы молим Господа, чтобы послал нам, грешным, священника!
Убийство о. Василия было для меня таким горем, что я тяжело заболела,
а потом исцелилась его епитрахилью. Я ведь знала об убийстве заранее
- о. Василий явился мне наяву. Все это я подробно записала в тетрадку,
но рассказывать о том не могу, пока не покажу этой записи старцу,
- я ведь человек не духовный, и в таких вещах не разбираюсь. По просьбе
Тамары Федоровны мы передали ее записи старцу. А ерцевские прихожане
рассказывали, перед убийством о. Василия Тамара Федоровна заболела
и все плакала, скорбя о нем. Уезжая из Ерцево, о. Василий забыл здесь
свою епитрахиль. И когда с молитвой новомученику Василию Оптинскому
епитрахиль возложили на болящую рабу Божию Тамару, произошло исцеление.
Позже в Ерцево привезли кассеты с записью проповеди и служб о. Василия.
“И вот соберутся наши православные,- рассказывала ерцевская паломница
Елена,- положат на аналой, как святыню, его епитрахиль и плачут, слушая
на коленях записи его голоса”. Кратким было служение о. Василия в
Ерцево, но, видно, долгая память у любви.
Из ерцевских впечатлений: Чтобы дать отдых переутомленным
иеромонахам, прихожанин Владимир повез о. Василия и о. Филарета на
рыбалку. Отец Филарет сказал, что не умеет ловить рыбу. А о. Василий
блаженствуя уплыл на плоту в озеро, взялся за удочку и уснул. Плот
унесло далеко по течению, но усталого батюшку не решались будить.
Когда же Владимир сварил уху из наловленной им рыбы, о. Василий сказал:
“Как один мужик двух генералов прокормил”. В тех или иных выражениях,
он всегда отзывался о себе как о человеке немощном. Когда же кто-то
просил батюшку помолиться о нем, он отвечал: “Ну, какой из меня молитвенник?
А вот помянуть, помяну”.
* * *
Рассказывает игумен Павел: “После рукоположения
в иеромонаха я служил 40 литургий с о. Василием на московском подворье
и жил в одной келье с ним. Исповеди шли до 11 часов вечера и дольше.
И когда к полуночи мы уже без сил возвращались в келью, очень хотелось
отдохнуть. Присядем на минутку, а о. Василий уже поднимается, спрашивая:
“Ну, что - на правило?” Спрашивал он это мельком, ничего не навязывая,
и тут же уходил молиться. После правила он часов до двух ночи читал
молитвы, готовясь к службе, а в четыре утра снова вставал на молитву.
Как же тщательно он готовился к службе, и как благоговейно служил!
Однажды была моя череда крестить, но я смутился вот от чего: приехала
с кинокамерой высокопоставленная чета из мэрии, и женщина не хотела
погружаться в воду с головой и портить специально сделанную для съемки
красивую прическу. Я не знал, как тут поступить, и о. Василий вызвался
меня заменить. Перед крещением он сказал проповедь и сказал ее так,
что женщина была растрогана и уже не думала ни о какой прическе. Кстати,
я заметил, что о. Василий перед крещением говорил каждый раз новую
проповедь. У него не было дежурной заготовки на все случаи жизни.
Он говорил, как хотела сказать его душа в этот час и этим конкретным
людям”.
Звонарь Андрей Суслов вспоминает: “Многие из нас
обращались к о. Василию с дежурной жалобой, что вот сухость в душе
и молитва не идет. “А ты встань ночью, - отвечал он, - урви от сна
хоть часок и помолись Господу от души, а не потому, что так положено.
И вся сухость, увидишь, пройдет”. Сам о. Василий любил эти ночные
молитвы, и, видно, дал ему Господь за то живую душу и живое слово
о Боге”. Расскажем, наконец, об одной из самых трудных треб, когда
священнику приходится напутствовать умирающих.
Благочинный Оптиной пустыни игумен Пафнутий вспоминает: “Однажды
в два часа ночи позвонили из больницы и попросили прислать священника
к умирающему. Я знал, что о. Василий перегружен уже до переутомления,
но послать было некого, и я постучал к нему в келью. Вот что меня
поразило тогда - о. Василий будто ждал вызова, был уже одет и мгновенно
уехал в больницу со Святыми Дарами”.
Умирал Лев Павлович Золкин - замечательный мастер, вышивавший редкой
красоты иконы, митры, схимы и изготовлявший клобуки для оптинской
братии. Это он сшил клобук для пострига о. Василию, в нем батюшку
и погребли. Когда о. Василий приехал в больницу, Лев Павлович был
уже без сознания, и причастить его не удалось. Но всю ночь до последней
минуты рядом с ним был и молился иеромонах Василий.
Рассказывает вдова Любовь Золкина: “У мужа была
неизлечимая болезнь крови, и он умер совсем молодым. До последнего
дня он работал для Церкви, а заплатят копейки или совсем не заплатят
- за все слава Богу. Цену за работу он никогда не запрашивал: “Люба,
- говорил, - наша Церковь сейчас бедная и только восстает из руин”.
Но я-то знала, что работы мужа за большие деньги перекупают иностранцы,
а сама порой занимала на хлеб. Он умирал, и я понимала, что останусь
после его смерти без средств к существованию с малыми детьми на руках.
“Лева, - говорю, - я ведь тоже шью. Научи меня шить для Церкви”. Он
помолчал, помолился и ответил: “Для Бога плохо работать нельзя, а
хорошо ты не сможешь”. Он был для меня идеалом православного человека,
и я будто умерла вместе с ним. Окаменела и даже не плакала. Особенно
я казнила себя за то, что бросила мужа умирать в одиночестве, уехав
в ту ночь из больницы проведать детей. “Да что ты, Люба, - говорили
мне в Оптиной, - с ним же о. Василий всю ночь был. Подойди к нему”.
Но подойти мешало вражье искушение - к сожалению, я поверила тогда
наветам, будто о. Василий связан с “зарубежниками”, а это было неправдой.
Но в свое время мы с мужем так обожглись с этими “зарубежниками”,
продававшими за доллары его работы за границу, а он их жертвовал нашим
храмам во славу Христа, что я даже близко не желала иметь дело с такими
людьми. Только через полгода я подошла к о. Василию: “Батюшка, - говорю,
- я вдова Льва Павловича”. А он смотрит на меня глазами, полными слез,
и говорит: “Бедная вы моя!” И тут у меня впервые разжался спазм в
груди. А о. Василий рассказывал, как в ту ночь приехал в больницу.
Там было накурено и дух тяжелый. Но когда он зажег свечи и покадил
ладаном, то почувствовал возле Левы свет и благодать. С этого дня
я стала ходить к о. Василию. Жить после смерти мужа было не на что.
Друзья предложили мне сдавать квартиру в Москве, но претил этот “бизнес”.
Сказала об этом о. Василию, а он говорит: “Крест нищеты - тяжелый
крест. Вы сможете его понести?” Слава Богу, по молитвам о. Василия
все устроилось, и мы не знали нужды. А потом подросли дети, и я пошла
работать в церковь. Куда труднее было выбраться из состояния омертвения.
Горе душило порой с такой силой, что нечем было дышать. И я шла тогда
из своей деревни десять километров пешком в Оптину, чтобы повидаться
с о. Василием. Молча посмотрим друг другу в глаза, о. Василий помолится
и так же молча благословит меня в обратный путь. Слов при этом почему-то
не требовалось. Но я чувствовала, как он снимает с меня мое горе.
Вот и ходила по десять километров пешком, понимая тогда и теперь,
что без о. Василия мне было бы не выстоять”.
КАКОЙ ПРЕКРАСНЫЙ И МИЛОСТИВЫЙ У НАС ГОСПОДЬ!
Краткой была жизнь иеромонаха Василия. Кратки и обрывочны воспоминания
о нем, и рассказы о начале монашеского пути перемежаются здесь с рассказами
о посмертных чудотворениях.
Из письма иеромонаха Даниила: “Мне посчастливилось
прожить около пяти лет рядом с о. Василием. Помню, зимой 1988 -„89
года мы жили вместе в хибарке старца Амвросия. И хотя я был послушником,
потом иноком, а он простым паломником, для меня было явным его духовное
превосходство. Я не могу назвать себя его другом, хотя он по-дружески
относился ко мне. Но странно было видеть себя, такого земного и осу-етившегося,
рядом с ним. Это был красивый человек во всех отношениях, и я лишь
любовался им.
Он по-монашески любил уединение, и я видел, как тяжело ему даются
частые поездки то в Москву, то в Шамордино, но он никогда не роптал.
Духовно он был выше нас всех. Но эта духовность была особенная -
очень искренняя и по-детски светлая, без тени ханжества или лжи. Он
не был избалован прижизненной похвалой, что, к сожалению, многим вредит.
Он был монахом из старой Оптиной>>.
Иеродиакон Елеазар пишет в воспоминаниях: “Помню,
как Великим постом 1989 года нас с о. Василием облачали в первые монашеские
одежды - подрясники. Еще запомнилось, как он был письмоводителем
в монастырской канцелярии: собранным, немногословным и довольно деловым.
Когда о. Василия поставили уставщиком, то с этим послушанием он справлялся
безукоризненно: он прекрасно и по-моему наизусть знал службу, действуя
четко и собранно - потом его быстро рукоположили во диакона и следом
во иеромонаха.
Отец Василий был сугубо монашеского устроения и рано вышел из всех
компаний с чаепитиями. Но в ту пору я принимал это за “надменность”
и осуждал его. Прости меня, о. Василий! И лишь годы спустя вспоминается,
как это “надменное” лицо озарялось удивительно детской улыбкой.
Духовный рост о. Василия был поразительным. Уже с первых служб у
Престола он многие молитвы знал наизусть, а служил удивительно благоговейно.
Лишних слов и движений у него на службе не было, и Агничную просфору
он разрезал всегда четким, уверенным движением. Много раз, когда
мы вместе служили в скиту, я замечал, что после службы он около часа
оставался в алтаре и весь уходил в переживание прошедшей
литургии. А еще он часто служил молебны преподобному Амвросию, сосредоточенно
молился и негромко пел. Он был лучшим канонархом Опти-ной пустыни.
Не припомню случая, чтобы о. Василий препирался или отказывался
от послушания, а тогда многие отказывались ездить в Шамордино или
в Москву. Из других его качеств - простота и готовность помочь. Несколько
раз в искушении я обращался к о. Василию, а он всегда старался утешить
и давал разумные советы из святых Отцов.
На службе он весь уходил в молитву и молча “тянул” четки, никогда
не вникая в разговоры, которыми, случается, “болеет” братия. К иконам
подходил так: сначала постоит в сторонке, помолится, а затем быстро
подойдет к иконе, полагая на себя крестное знамение довольно осмысленным
движением и задержав на мгновение сложенные пальцы у лба. Запомнился
характерный взгляд о. Василия - всегда внутрь себя.
Все мы очень любили проповеди о. Василия, а последняя его проповедь
поразила меня. Он был охвачен огнем такой великой любви к Богу, что,
возможно, помимо воли выкрикнул: “Какой прекрасный и милостивый у
нас Господь!” Помню тишину в храме и чувство, что это больше чем слова.
После погребения братии раздавали личные вещи о. Василия, и мне достался
его требник, маленький, еще царского времени. Я раскрыл его, и первое,
что увидел, было “Последование отпевания усопших в Пасхальную седмицу”
и место: “Вечная твоя память, достоблаженне и приснопамятне брате
наш”. И я вписал туда имя -- Василие”.
Рассказывает шамординская монахиня Исаакия: “В те
годы я пела на молебнах в Оптиной и помню первый молебен иеромонаха
Василия. Перепутав расписание, я опоздала почти на час. Все давно
разошлись, решив, что молебна не будет. И лишь один о. Василий смиренно
ждал меня в храме. Свой первый молебен он провел так безукоризненно,
будто давно уже служил. А моего чудовищного опоздания он как бы не
заметил. Он вообще не замечал чужих промахов. Очень смиренный был
батюшка”.
Рассказывает игумен Тихон: “Когда я был диаконом,
то один раз проспал и опоздал на службу. Между тем диакон должен прийти
раньше иеромонахов, зажечь лампадки в алтаре и приготовить все к службе.
Вхожу в алтарь, а о. Василий лампадки зажигает. “Батюшка, - говорю,
- простите, проспал. Давайте я зажгу”. - “Прошу вас, - отвечает он,
- не лишайте меня этой радости. У монаха три радости - лампадку зажечь...”
Что он говорил дальше, не помню. Но запомнилось, как он трогательно
ободрил меня, когда я переживал из-за своей вины.
Помню еще, как кто-то был недоволен, что всю братию посылают на сельхозработы,
а о. Василия - нет. “Я чувствую, что он рожден для крупного послушания,
- сказал тогда отец наместник, - а для какого, не пойму”.
Рассказывает игумен Михаил (Семенов): “Паломником
я работал в Оптиной на послушании и жил в одной келье с паломником
Г. Великим постом Г. тяжело заболел, а о. Василий носил ему обед из
братской трапезной и каждый день исповедовал его. Я в таких случаях
старался выйти из кельи, но о. Василий деликатно возражал: “Нет-нет,
лучше мы уйдем, чтобы не мешать вам”. У Г. было тяжелое нервное расстройство,
связаннов с беснованием, но по молитвам о. Василия произошло исцеление.
И я завидовал Г. “белой завистью” - какой же у него хороший духовный
отец!”
Вспоминает Тамара Мушкетова: “Жил тогда в Оптиной
паломник Митя и рассказывал случай. На последней пассии Великого поста
1993 года все стояли со свечами, а Мите свечки не досталось. И вот
стоит он за спиной о. Василия и думает: “Видно, я хуже всех, раз мне
свечки не досталось”. Постоит и опять в унынии думает: “Все люди как
люди. Один я без свечи”. Тут о. Василий оборачивается к нему и говорит:
“Ну хватит, хватит. Возьми мою”. И отдал ему свою свечу”.
Инокиня Ольга пишет: “Я готовилась причащаться и
спросила о. Василия на литургии: “Батюшка, вы будете сегодня исповедовать?”
- “Нет”. - “А что же мне делать?” - “Смиряться”. Но не прошло и пяти
минут, как он вышел из алтаря и взял меня на исповедь. Говорил батюшка
просто. Однажды рассказала ему, что поленилась прочесть вечернее правило
и было мне за то вражье нападение. А он: “Ну, теперь поняла?” И все-таки
главного об о. Василии не расскажешь в словах. Помню, он вышел из
храма и неспешно шел по молодой зеленой траве, перебирая четки и весь
уйдя в молитву. Я хотела подойти к нему и взять благословение. И вдруг
меня остановил будто страх Божий - было чувство, что он живет уже
в ином мире и идет по земле, не касаясь ее”.
Рассказывает Алевтина Попова, инженер из Киева:
“Я мало что знала о вере, когда начала ездить в Опгпину на исповедь
к о. Василию. Но что я понимала тогда? Просто мне очень нравилось,
что у меня высокообразованный духовник, который разбирается в современных
вопросах и говорит современным языком. А после смерти о. Василия был
случай. Сижу на лавочке возле его могилки и читаю сидя “Отче наш”:
Вдруг слышу голос о. Василия: “Встань!” Я не обратила на это внимания
и продолжала молиться сидя. Но вот что удивительно - никогда после
этого я не могла уже читать молитву “Отче наш” сидя. Какая-то сила
поднимала меня, и я вставала”.
Из воспоминаний шамординской инокини Сусанны: “После
убийства на Пасху некоторые особо выделяли о. Василия, поскольку он
иеромонах, а о. Трофим и о. Ферапонт простые иноки. Я сказала об этом
своему духовному отцу, а он ответил: “Нет, это тричисленные мученики,
и все трое пострадали за Христа”. В ту же ночь о. Василий явился мне
во сне одетым, как простой инок - без мантии и иерейского креста,
будто желая показать, что он ничем не отличается от убиенных с ним
братьев. Разумеется, снам нельзя доверять, но ведь и в жизни о. Василий
был настолько простым и смиренным, что о его духовных дарованиях мало
кто знал”.
“Иди ко мне!”
В Оптину пустынь к о. Василию ездила болящая паломница Инна, ходившая
на костылях. Однажды ноги совсем отказали, и Инну принесли в храм
на руках. Сидит она в храме, а подойти на исповедь к о. Василию не
может. Вдруг о. Василий оборачивается и говорит: “Иди ко мне!” И Инна
встает и идет. После смерти о. Василия Инна ушла в монастырь и приезжала
на могилку о. Василия уже в апостольнике.
“Раз обличил, то сними”
Молодая девушка, окормлявшаяся у о. Василия, одевалась по-монашески,
а под черным платком носила золотые серьги. Однажды во сне о. Василий
обличил ее за это.
- Батюшка, - спрашивала она его потом, - что же мне делать, если
вы во сне обличили меня?
- Раз обличил, то сними, - ответил о. Василий, не уточняя, что снять
- серьги или черный платок.
А вскоре эта девушка сняла с себя все “монашеское” и по благословению
батюшки вышла замуж. Теперь она счастливая многодетная мать.
“Отец Василий нам все наперед предсказал”
На беседе в воскресной школе г. Сосенского о. Василий сказал: “Мы
надеемся на земное и не хотим уповать на Господа, пока нам хорошо.
А завтра остановится завод, перестанут платить зарплату, а в квартирах
отключат отопление. На что тогда уповать?”. После смерти о. Василия
завод, кормивший город, почти остановился, зарплату перестали выдавать,
а из-за нехватки топлива в квартирах был такой холод, что люди, как
в гражданскую войну, стали мастерить “буржуйки”. Вот тогда и заговорили
в городе: “Отец Василий нам все наперед предсказал”. В это безденежное
время в Сосенском открыли храм, освятив его в честь преподобного Серафима
Саровского. И сплотились православные, утверждая, что лишь упование
на Бога не посрамляет.
“До смерти”
Отец Василий, да что ж у меня все скорби и скорби? И долго ли их терпеть?
- спросила монахиня Никона.- До смерти.
“Если б вы знали, как нас любит Господь!”
Уезжая из Оптиной пустыни москвичка Мария Руденко пожаловалась о.
Василию:
- Какая в Оптиной благодать! А надо ехать домой, тратить жизнь, по
сути, на мелочи.
- Наше дело заниматься прахом, - ответил о. Василий. И вдруг сказал,
просияв, - если б вы знали, как нас любит Господь!
“Главное - сокрушать идолов в себе...”
Однажды на беседе в тюрьме г. Сухиничи заключенные задали о. Василию
вопрос: “Кто хуже - “коммуняки” или “демоняки”, и когда этого идола
Ленина из мавзолея уберут?”. Отец Василий ответил: “Главное - сокрушить
идолов в себе, а внешние сами падут”.
“Решето”
- Батюшка, я курю и буду курить.
- Ну что мне тебя за это сигаретой убить? Но ведь скорби от курения
будут, и курякам стяжать благодать Божию - все равно что решетом воду
таскать.
“Радость в Господе”
- Батюшка, я часто плачу, особенно на молитве, и на душе у меня безрадостно.
- Начнешь исполнять заповеди и перестанешь плакать. И вдруг откроется,
какая же радость в Господе!
“Это превыше всего”
- Отец Василий, что делать? Все идут в храм, а я в аптеку: то дети
болеют, то свекровь.
- Главное - исполнить заповедь любви. Это превыше всего.
* * *
Рассказывает бухгалтер Оптинского подворья в Москве Людмила:
“В ту пору у нас на подворье была крохотная трапезная в вагончике,
где обедали вместе монахи и женщины. Отец Василий по-монашески избегал
садиться за стол вместе с женщинами и приходил в трапезную после всех,
когда там не было женщин, но и обеда порой уже не было - один хлеб
оставался, а ему и хлеба хватало.
Однажды я пришла в трапезную после всех. Обедаю, а тут входит о.
Василий. “Батюшка, - говорю, - мне уйти?” - “Ну зачем же?” Это было
на Преображение, и в трапезную принесли большое блюдо с фруктами.
Но к нашему приходу осталось лишь два персика - один красивый большой,
и маленький, порченый. Я потянулась к маленькому персику, а о. Василий
положил передо мной большой. “Батюшка, я не возьму. Это вам”. А он:
“Благословляю съесть за послушание”.
На подворье мы видели батюшку только в храме. Остальное время он
сидел у себя в келье, как в затворе, и кроме храма никуда не ходил.
Он был МОНАХ, и это чувствовалось”.
Игумен Феофилакт, настоятель Оптинского подворья в Москве,
вспоминает: “Отец Василий исповедовался ежедневно. Каждая
его исповедь была творческой, а помыслы он пожигал уже на уровне прилогов”.
Из воспоминаний гаамординской инокини Сусанны: “Был
Успенский пост 1991 года, когда о. Василий служил в Шамордино. Я тогда
только что поступила в монастырь, работала на послушании в трапезной
и беспокоилась, что батюшка не пришел обедать. Шел дождь, и часа в
три я увидела в окно, как о. Василий идет под дождем спокойным шагом,
прикрывая мантией красную дароносицу на груди, - он ходил в Каменку
причащать больного. В трапезной батюшка от обеда отказался и попросил
кислых ягод. Съел он немного ягод, а на ужин не пришел. На следующий
день он опять съел лишь горстку ягод и не ужинал. Лишь на третий день
он поел с ягодами немного ржаного хлеба. Помню, я сильно удивилась
такому воздержанию. Постом и так пища скудная, а он и этого не ест.
У меня тогда была большая ревность по Боге. Как все новоначалъные
я хотела поскорее исправиться и достичь чего-то высшего. И вдруг в
проповеди перед общей исповедью о. Василий сказал, что нельзя обольщаться
и надеяться, будто однажды мы исправимся и станем праведными: “Нужно
помнить всегда, что мы неисправимы, и смиряться с тем, что мы хуже
всех”. Я вся горела желанием исправиться, а тут - “неисправимы”. И
я не соглашалась с этой мыслью о. Василия, пока не поняла: он говорил
о смирении как основе всего. И не дай нам Бог почувствовать себя праведниками
- это фарисейство. После смерти о. Василия я много раз перечитывала
его проповедь, опубликованную в газете “Лампада”. И не могла понять
в ней одно место: “Смотреть и видеть Господа, который идет впереди
нас с вами и попирает Своими пречистыми стопами все те скорби, которые
враг уготовал нам. Эти скорби уже попраны Христом, они уже Им побеждены”.
Я никак не могла понять, как это - наши скорби уже попраны и побеждены
Господом? Спросить было не у кого. И вдруг вижу во сне живого о. Василия,
спрашиваю его о непонятном в проповеди, а он объясняет. Оказалось
все просто. Ведь Господь своею смертью победил грех, даровал нам победу
над ним и научил, как противостоять ему”.
Из воспоминаний монахини Олимпиады, игуменьи Орловского Свято-Введенского
монастыря: “Паломницей я два года работала на послушании
в Оптиной. Потом меня благословили на монашество, и встал вопрос о
выборе монастыря. “Возвращайся в Орел, к себе на родину”, - сказал
мой духовный отец схиигумен Илий. Другой же батюшка сказал: “Что ты
будешь делать в Орле, если у вас нет монастырей? Монах без монастыря,
как рыба без воды. Просись лучше в крепкий монастырь под опытную игуменью”.
Я и сама так хотела и стала умолять батюшку Илия благословить меня
в какой-нибудь монастырь с опытной игуменьей. Батюшка колебался, но
уступив моим мольбам, сказал: “Ну хорошо, помолись и выбирай”. Помню,
пришла я тогда в тяжких раздумьях на могилку о. Василия и долго молилась,
взывая к новомученику: какой же мой путь? И вдруг слышу голос о. Василия,
повторяющий с силой: “Орел! Орел!” Я опешила - так явственно это звучало.
Иду скорей к батюшке Илию и говорю: “Батюшка, что со мной сейчас на
могилке о. Василия было! Одно только слово слышу: “Орел!” Батюшка
обрадовался: “А я тебе что говорю? Вот твой путь - Орел”. Так я уехала
в Орел. И если до революции в Орловской губернии было множество монастырей,
то теперь восстановить наш единственный в те времена монастырь стоило
таких скорбей, что не раз слезами умылись. Это ведь лишь на бумаге
считается, что гонения на православие кончились, а на деле мы чувствуем
их. Иноземным проповедникам в нашем городе сразу дают за мзду помещения
и транспорт. А православным чаще дают понять, что мы бесправны на
нашей земле. Вот один только случай. Достали мы для ремонта цемент
на цементном заводе, а вывезти его не на чем. Полный город машин,
а нам ни за деньги, ни без денег машину не дают. Сколько я кабинетов
обошла, а везде отказ с улыбкой, да еще такого наговорят! Вернулась
я в монастырь уже без сил и прилегла на минутку. Вдруг вижу в тонком
сне - о. Василий сидит за рулем трактора и очень решительно, как танк,
направляет его в ворота цементного завода. А я сижу с ним в кабине
и прячусь за его спину: пусть, думаю, батюшка Василий сам все свершит,
а то я так устала просить.
Сон был кратким, но до того утешительным, что я проснулась с явственным
чувством - сейчас привезем цемент. Выхожу за ворота, поднимаю руку,
и первый же грузовик тормозит, а шофер с доброжелательной готовностью
едет за цементом. Так мы восстанавливали наш монастырь, не имея ни
сил, ни средств, но возложив все упование на Господа и наших скоропомошников
новомучеников Оптинских”.
Из воспоминаний инокини Н-го монастыря: “Хочу рассказать
о моем исцелении по молитвам Оптинских новомучеников от болезни телесной
и, что важнее, духовной. Дело было так. Наша иконописная мастерская
находилась в доме, где еще жили миряне. Слышимость была отличная,
работать под звуки телевизора я не могла и приноровилась залеплять
уши парафином. Через два месяца уши стали побаливать, в голове стоял
постоянный шум. А когда на годовщину убиения Оптинских братьев мы
с сестрами приехали к их могилкам, то у меня началась такая нестерпимая
“стреляющая” боль в ушах, что батюшка благословил меня ехать утром
в больницу. На могилках новомучеников в тот день стояли иконки Спасителя,
было много цветов и иных даров. И вдруг к моей радости мне благословили
иконку Спасителя с могилы о, Трофима, три цветка с могилы о. Василия,
платочек с могилы о. Ферапонта и шерстяные носки с могилы иеросхимонаха
Иоанна.
Вернулась я в гостиницу усталая, думая, что мгновенно усну. Но боль
в ушах сверлила с такой силой, что не было мочи терпеть. В три часа
ночи, совсем измученная, я вспомнила, что у меня с собой святыньки
с могил новомучеников. Взмолилась я им и преподобному Амвросию Оптинскому,
и вдруг увидела, что на столике рядом со мной стоит пузырек со святым
маслом от мощей преподобного Амвросия. Отломила я кончики цветов с
могилки о. Василия и, окунув их в святое масло, вложила в каждое
ухо. Платочек с могилки о. Ферапонта положила на ухо, болевшеее особенно
сильно, а сверху прикрыла уши носочками с могилки иеросхимонаха Иоанна.
Надела апостольник и удивилась - боль мгновенно прошла, и я блаженно
уснула. Ехать в больницу нужды уже не было. Но наутро шоферу надо
было заехать в больницу, и за послушание батюшке я решила показаться
врачу. И тут мне промыли уши, извлекли оттуда немало парафина, а врач
сказала, что я лишь чудом не потеряла слух. После этого на меня напал
страх перед парафиновыми затычками. И когда нас послали за покупками
для иконописной мастерской, я, не спросясъ, купила магнитофон, решив,
что буду работать в наушниках, слушая православные песнопения. О своей
самочинной покупке я сообщила батюшке не на исповеди, а в обычном
разговоре. Он сказал, что это воровство и надо покаяться на первой
же исповеди. И тут началось худшее из худшего - упорство в грехе:
я помнила лишь страшную боль в ушах и не хотела каяться. Наступило
состояние такого духовного нечувствия, что я уже не считала грех за
грех. Пришло время причащаться. Накануне вечером я написала исповедь,
хладнокровно решив, что не буду каяться в этом грехе, находя ему множество
оправданий. А ночью вижу во сне, будто я снова в Оптиной, а о. Василий
с батюшками в тревоге обсуждают, как же исправить меня. Решили, что
будут по очереди исповедовать меня в надежде пробудить во мне покаяние.
Поисповедовалась я у первого батюшки, но утаила свой грех. Потом меня
взял на исповедь о. Василий. Я опять теплохладно перечисляю грехи
и не желаю каяться в воровстве. А о. Василий говорит мне сокрушенно:
“Я даже не знаю, чем вам помочь”. Сказал он это с такой скорбью, что
мне стало стыдно до слез. Раскаяние уже обжигало душу, но тут меня
окликнул мой духовный отец и велел идти с ним по делам в скит. Помню,
долго мы ходили по делам, а у меня одна мысль и страх - лишь бы успеть
покаяться! Лишь бы о. Василий не ушел! Возвращаюсь, наконец, в монастырь
и вижу - все батюшки давно разошлись и только о. Василий стоит у аналоя
и ждет меня на исповедь. А у меня такая радость - успела! Спешу к
о. Василию... и просыпаюсь от звона будильника, и бегу в храм, чтобы
исповедать свой грех”.
Рассказывает монахиня Нектария (Шохина): “Летом
1993 года я приехала в Оптину пустынь и узнала, что трое моих отцов-наставников
так тяжело заболели, что не выходят из келий. Помню, полола я сорняки
и вдруг бросила дергать траву и взмолилась: “Господи, лучше бы я заболела,
чем они!” - “Ты хоть понимаешь, о чем просишь?” - сказала инокиня
Евфросиния, работавшая рядом со мной. А я лишь жарче молюсь: “Господи,
исцели батюшек и даруй их болезни мне!” И дано мне было по вере моей.
К вечеру я слегла - сердце останавливалось, в легких булькало и хрипело,
я вся разбухла и отекла, как при водянке. По образованию я медицинский
работник и понимала, что умираю. Тут инокиня Евфросиния зашла меня
навестить, а я протягиваю ей через силу “Канон на исход души” и прошу:
“Читай”. Она испугалась, но увидев мое состояние стала читать.
Утром мои разбухшие ноги вставили в чужую огромную обувь и кое-как
под руки привели к могилкам новомучеников. С помощью сестер я положила
земной поклон и стала молиться: “Господи, молитвами новомучеников
иеромонаха Василия, инока Ферапонта, инока Трофима исцели меня!” Три
дня меня готовили к смерти, причащая ежедневно. И три дня через силу,
с помощью людей я добиралась до могилок новомучеников и молилась им
об исцелении.
Через три дня выздоровела не только я, но и трое моих отцов-наставников.
А я в благодарность за исцеление написала акафист Оптинским новомученикам”.
Геолог Людмила Васильевна Толстикова, ныне инокиня Георгия,
пишет: “Дивен Бог во святых своих! Для меня трое Оптинских
новомучеников - святые. И хочу рассказать о двух случаях милости Божией,
явленной мне, грешной, через иеромонаха Василия.
Был у меня в юности тяжкий грех, со стыдом вспоминаю его и теперь.
Но будучи новоначальной, я фактически скрыла этот грех на исповеди,
назвав его незначительным, уклончивым словом, а это был смертный грех.
Шли годы. Я уже пела на клиросе, когда по тяжести в душе догадалась,
как давит на меня этот давний неисповеданный грех. Но на исповеди
я от стыда не могла ничего выговорить или вдруг “забывала” его. И
вот наступила Крещенская ночь 1993 года. Я написала письменную исповедь,
решив во что бы то ни стало покаяться сегодня же. А на всенощной узнаю,
что мой батюшка сегодня исповедовать не будет. Гляжу, а к другим батюшкам
такие толпы причастников, что уже ясно - на исповедь мне не попасть.
Храм был переполнен. Народ теснил меня сзади прямо к аналою о. Василия.
Но я была в таком удрученном состоянии, что, повесив голову, двигалась
в толпе, не замечая вокруг ничего. И вдруг о. Василий обернулся в
мою сторону и, “выдернув” кивком из толпы, вне очереди взял на исповедь.
А я слова не могу вымолвить и лишь молча протягиваю батюшке запись
исповеди. Записка была свернута вдвое, и что в ней написано, о. Василий
не знал. Смотрит он на записку в моей руке и говорит изумленно: “И
это мне?” - “Вам, батюшка”. А он снова восклицает: “И это мне?” -
“Вам. Прочтите”. А он нараспев: “И это мне-е?” Я тогда не знала, что
батюшка прозорлив, но точно знала - ему открыто мое состояние: он
знает, что в записке, даже не читая ее. А я лишь опускаюсь на колени
и плачу так сильно, что слезы заливают лицо. И я не понимаю одного
- как я теперь взгляну в глаза батюшке, если ему открыта вся моя скверна?
И вдруг слышу, как о. Василий БЛАГОДАРИТ меня за исповедь. Поднимаю
глаза и вижу сияющее радостью лицо батюшки. Расскажу о другом случае.
Когда по благословению старца я переехала из большого города в Козелъск,
родные сперва корили меня. Но все было промыслителъно. В Козелъск
я приехала уже больная, с опухолью. Лечиться не люблю, то тут, по
настоянию родных, прошла обследование в Москве на УЗИ, и врач, установив
размеры опухоли, назначил мне курс лечения. Год я добросовестно лечилась,
но повторное обследование показало - толку от лечения нет. И я бросила
лечиться, возложив все упование на Господа. Теперь я понимаю, что
это дерзость и в моей надежде на чудо была тонкая струнка тщеславия.
Но тогда я много ездила по монастырям и купалась в святых источниках.
Духовная польза была огромной, но моя опухоль как была, так и осталась
со мною, давая о себе знать весьма чувствительной болью.
В Страстную Пятницу 93-го года я вернулась из паломничества на свое
послушание в Оптиной, а на Пасху было убийство. Помню, я долго шла
лесом по следам убийцы, стремясь настигнуть его. Страха за свою жизнь
уже не было. Так потрясало это чудовищное злодеяние!
По профессии я геолог и, проработав всю жизнь в мужском коллективе,
привыкла “держаться”, не давая волю слезам. На погребении я не плакала,
но невыплаканное горе уже душило меня. Однажды на могилках новомучеников
никого не было, и тут, обняв крест на могилке о. Василия, я впервые
дала волю слезам. Я ничего не просила, только плакала, горюя о братьях.
И вдруг почувствовала такую боль на месте опухоли, что даже присела.
Кое-как с передышками добралась до храма, боль была сильной и, мне
казалось, целебной - из меня будто кто-то извлекал опухоль. Так продолжалось
минут пятнадцать, и вдруг я почувствовала, что исцелилась. Во избежание
искушений я старалась даже не думать об этом и просто радовалась состоянию
легкости и здоровья.
Но, видно, Господу было угодно засвидетельствовать мое исцеление,
ибо вскоре я попала на обследование на УЗИ и как раз к тому врачу,
который нашел у меня опухоль. Доктор был в недоумении: где же опухоль?
“Тут, доктор, тут”, - говорю ему, показывая на болевшее прежде место.
“Тут только ямка от опухоли”, - отвечает он. Не поверив, он назначил
мне повторное обследование через полгода, еще раз подтвердившее -
исцеление было полным.
Сперва я скрывала свое исцеление. Но ведь не ради меня, грешной,
было явлено чудо, а ради прославления Оптинских новомучеников. Вот
почему я решила засвидетельствовать письменно чудо исцеления, приложив,
если потребуется, медицинские документы”.
Рассказ сотрудника Сретенского монастыря раба Божия Павла:
“Однажды с игуменом Ипатием мы долго стояли у могилы о. Василия.
Отец Ипатии рассказывал мне о нем и советовал молиться о. Василию,
когда будет нужда в скорой помощи. Прошло немало времени, пока я вспомнил
об этом. А вспомнилось так. Возвращались мы из Печор и наш новенький
“ЗИЛ” вдруг сломался. Оказалось, порвался приводной ремень и при попытке
связать его буквально рассыпался в руках. И тут начались наши мытарства.
Вблизи никаких населенных пунктов. Останавливаем машины с просьбой
помочь, но откуда у легковушки “зиловский ремень”? И вот что интересно
- много разных машин прошло мимо нас, а “ЗИЛа” ни одного. Просим водителей
позвонить в авторемонт, но они так вяло обещают, что видно - вряд
ли будут звонить. Так прошел не один час. Становилось темно, да еще
дождь пошел. Ситуация была до того безвыходной, что я в сердцах пнул
по колесу и из меня вырвалось: “Ну, о. Василий, помогай, раз о. Ипатии
велел молиться тебе!” Прости меня, Господи, что так грешно “помолился”.
И вдруг глазам своим не верю - прямо к нам с пригорка катит “зилок”.
А водитель тормозит, улыбаясь: “Что - загораем? Помощь нужна?” Я лишь
молча показываю обрывки ремня. Шофер смеется: “Полезай в кузов!” Залезаю
и вижу - в пустом кузове стоит ящик, полный новеньких “зиловских”
ремней. Что со мной было и так понятно. А шофер нам про запас ремней
еще дал. В общем ехали мы потом и всю дорогу благодарили Господа и
нашего скорого помощника о. Василия”.
Рассказывает рясофорная послушница Любовь: “На Страстной
неделе мне нужно было срочно уехать из Киева в свой монастырь. Деньги
у меня были только на плацкартный билет, но дешевых билетов в продаже
не было. Стою на вокзале в растерянности, а моя спутница говорит:
“Но ты же так почитаешь о. Василия. Проси его!” Только я стала молиться
новомученику Василию, как ко мне подходит женщина и просит: “Купите
у меня купейный билет по цене плацкартного, а то поезд отходит - не
успеваю сдать”. И я тут же уехала из Киева в купе”.
Из рассказов Галины Лавровым Безносовой, директора православной
гимназии г. Козельска: “Ехала я на работу, а автобус сломался.
Вижу, что опаздываю на занятия и взмолилась о помощи новомученику
Василию. Возле меня остановилась машина и довезла до крыльца школы.
Но таких случаев множество. Ведь когда мы открывали нашу православную
гимназию, то каждый шаг или даже шажочек начинался с того, что идешь
к мощам прп. Амвросия и к могиле о. Василия и поклоны с молитвой им
кладешь”.
Православная гимназия начиналась так - в городской школе устроили
вечер памяти новомученика Василия. Большинство учащихся были еще неверующими,
и Галина Лавровна переживала: а придут ли дети? Вот и полагала она
земные поклоны с молитвой: “Отец Василий, соберите отроков!” Сто двадцать
отроков пришли тогда на вечер. А впечатление от встречи с отцами Оптиной
пустыни было таким сильным, что все просили продолжения встреч. Так
начался цикл православных вечеров. Верующих детей становилось все
больше, и стала неотложной нужда в гимназии. Дети очень любят свою
гимназию. Один маленький мальчик из дальней деревни ходил сюда пешком
по два часа в один конец. Галина Лавровна и родители уговаривали его
перейти в школу рядом с домом, но мальчик отвечал: “Я очень хочу изучать
Закон Божий”. Пятый год работает православная гимназия. И пятый год
вершится чудо: нет денег на зарплату учителям, и снова Галина Лавровна
кладет земные поклоны с молитвой: “Отец Василий, помогите!” Нет дров
и средств на завтраки учащимся, и опять спешит к могилам новомучеников
директор гимназии. “Духовник нашей гимназии протоиерей Павел,- рассказывает
она,- даже сказал регенту: “А у нашей Галины Лавровны один глас: “Отец
Василий, помогите!” Но ведь мы действительно живем чудом. Сколько
раз уже казалось - нет ни копейки, и гимназии не выжить. И все-таки
мы живем, радуемся и растим
ПОСЛЕДНИЕ СТРАНИЦЫ ДНЕВНИКА ИЕРОМОНАХА ВАСИЛИЯ
Сердце обнищавшее, лишенное благодати, а значит, и силы, подвластно
телу и исполняет его хотения и желания.
Укрепить свое сердце, наполнив его благодатью, и одолеть, подчинить
тело сердечным стремлениям и намерениям - вот задача. Поставить сердце
во главу, сделать его владыкою всего существа и отдать его в подчинение
Христу за ту милость и благодать, которою Господь и укрепил и обновил
это сердце.
“Царство Божие внутри вас есть...” “Погружай ум твой в слова молитвы”.
Преп. Иоанн Лествичник.
Через восхождение, погружение ума, соединенного с чувством, в слово
молитвы, входим в Царство Небесное, которое внутри нас. Там Царство
Духа, там наш дом родной, в который вселяется смиренная и умиленная
душа, дивясь непрестанной милости Божией, покрывающей ее нищету и
греховность.
* * *
Что легче? Терпеть голод в желудке или совесть, оскверненную чревоугодием?
Что легче? Терпеть тяготу данного послушания или тяготу совести, оскверненной
саможалением, самолюбием и как следствие - отказом от послушания?
Всюду труд, всюду терпение, всюду тягота жизни. Но в одном случае
помогает Господь, а в другом отступает. В одном случае иго Господне,
а в другом - иго диавола. Господь не отнял окончательно наказания
за грех - тягота жизни осталась, но жизнь преобразилась в Духе. Дух
этот дается несущим иго Христово, выбирающим исполнение заповедей
Божиих, а не служение плоти и крови. Господи, даждь ми силу избирать
во всем иго Твое благое.
Странно видеть в себе готовность к совершению любого самого тяжкого
греха. Это бездна, это адская пропасть, это вечная мука и смерть.
-,
И вижу, и знаю, если только буду поставлен в тяжелые условия выбора
между верностью Господу и предательством Его, то буду предателем.
А, значит, я и сейчас предатель, если в моей воле живет готовность
на предательство.
Живу и верность соблюдаю только внешне, по милости Божией, но Господь
видит немощь мою и не попускает обстоятельств и тяготы выше моей меры.
От тайных моих очисти мя, Господи!
Видеть это надо всегда и непрестанно взывать о помощи, о помиловании.
Господи, помилуй мя, грешнаго.
* * *
Как пленник связан веревками и лишен свободы действия, так падший
человеческий ум связан мыслями лживыми, неправыми, и связано человеческое
сердце желаниями похотными, нечистыми, страстными.
И как пленники бывают с различной степенью свободы действия: один
заключен в оковы, другой в темницу, третий в стены тюрьмы, так и человеческое
сердце и ум бывают с разной степенью истинности в мыслях и чувствах.
Но пленник остается пленником, в каком бы из видов заключения он ни
находился, так и падший ум и сердце остаются падшими, то есть неистинными,
о чем бы они не составляли свое мнение в мыслях и чувствах.
Поэтому Господь говорит: “познайте истину, и истина сделает вас свободными”,
а святой Апостол: “Где Дух Господень, там свобода”.
* * *
Всякое понятие, слово имеет смысл и сопряженное с этим смыслом чувство,
отзвук в душе.
Грехом это единство смысла и чувства рассечено, и мы не чувствуем
того, о чем говорим, и не понимаем того, что чувствуем.
Господь благодатию своею восстанавливает это единство, врачует эту
неисцельную рану. Но все это происходит так, как будто мы снова начинаем
учиться ходить. Все ново, все необычно, все трудно. Все дается только
опытом, только им одним. Иначе как научиться ходить? Значит, все в
исполнении заповедей Божиих.
* * *
Как немощно сердце без благодати Божией! Есть сила физическая, которую
мы ощущаем в членах наших. И если она истощается, то мы изнемогаем
от усталости. Но есть сила духовная, сила благодати, которая укрепляет
сердце наше и без нее мы немоществуем, т.е. бываем склонны ко всякому
греху. Особенно к осуждению, раздражению, гневу, чревоугодию, недовольству
всеми и всем, склонны к ропоту и отчаянию, к тщеславию.
Поэтому святой Апостол говорит: укрепляйте сердца ваши бдагодатию.
Благодать же подается Господом за исполнение Его святых заповедей.
В бане, когда моешься, помышляй: готовлю тело мое к погребению, умываю
и умащаю его.
И еще: как я очищаю тело свое от грязи, так Ты, Господи, сердце чисто
созижди во мне и дух прав обнови во утробе моей.
Сим победится ублажение своего тела. .
Благодать невидима, недомыслима, непостижима. Узнаем о ней только
по действию, которое она производит в уме и в душе, по плодам ее.
“Плод же Духа, - говорит Апостол, - есть любовь, мир, долготерпение,
кротость, вера...”
Все это не наше - но дело благодати. Если будем видеть постоянно,
что это не наше, то удер жим благодать. Но если что-то присвоим себе,
то все потеряем.
Когда осуждаешь, молиться так: Ведь это я, Господи, согрешаю, меня
прости, меня помилуй.
* * *
“Какая сильная мысль! - говорим мы. - Он сильно переживает”.
Мысли и чувства имеют силу. Имеют силу побеждать, подчинять себе
наше тело.
То, что имеет силу, должно существовать реально. Если как бы связать,
соединить воедино мысли и чувства, то представится некое духовное
единство.
Как я мыслю, как я чувствую - это и есть образ моей души. Видимо,
душа может принимать тот или иной образ мыслей в зависимости от ее
силы. Что-то принимать, что-то отвергать.
В каком образе, в каком одеянии предстанет душа Богу? Необходима
одежда покаяния. Если не праведная жизнь, то желание праведной жизни.
Это первая одежда, это срачица (вспомни монашеский постриг). Если
Господь увидит это желание, эту едва прикрывающую наготу одежду, то
по неизреченной Своей любви, может быть, дарует одеяние иное, достойное
для присутствия на Его Тайной Вечери в Царствии Небесном.
Если смирение Христово воссияет в сердце, то жизнь земная для тебя
будет раем. Как это описать? Невозможно. Это чувство сердца. Если
оно есть, ты знаешь, что это оно.
Ты видишь, что все вокруг достойнее тебя, честнее, праведнее, смиреннее,
чище. И радостно от того, что они не презирают тебя, последнего, убогого,
не гнушаются общением с тобою, но разговаривают с тобою, как с равным,
рядом с тобою сидят за столом, вместе с тобою ходят в храм и никогда
ни делом, ни словом, ни взглядом не позволяют себе указать на твое
недостоинство и нечистоту. Но терпят тебя рядом с собою, покрывают
недостатки, ошибки, грехи, милосердствуют и даже иногда просят исполнить
какое-либо послушание, тем самым оказывая особую честь, оказывая внимание
и возводя в достоинство слуги и иногда даже друга.
Господи, они прощают мне скотство мое и обращаются ко мне с просьбой!
Это ли не радость, это ли не рай?... но все это только помыслы смиренномудрия,
а само смирение не живет в окаянном сердце моем.
Вижу, как должно быть, но стяжать этого не могу.
Господи, подай мне смирение и кротость Твою и наполни ими сердце мое,
и преисполни, дабы не осталось места ни для чего другого, но все -смирение
Твое сладчайшее.
Молитва - это стена, ограждение сердца. Его покой и мир.
Молитва и сердце должны быть едины, слитны, между ними не должно
быть пустоты. Если так, то все крепко, твердо, спокойно, мирно. Сердце
как бы за крепостною стеною и отражает все нападки врага.
Если же образуется брешь в стене, то к сердцу подступают враги. Тогда
- боль, тягота сердечная. Надо вытерпеть и Господа попросить о помощи,
- своими силами ничего не сделаешь.
В общем, суть вся в том, где молитва - в сердце или вне его.
Смирение - это чувствовать себя хуже всех Не думать, не понимать,
а чувствовать всем сердцем. Это и есть видеть себя смиренным.
Сердце своими очами видит чувства. Оно их различает, как наше зрение
различает цвета: вот - кротость, вот - милосердие, вот - гнев, вот
- тоска и т.д. Отверзаются очи сердечные только благодатью Божией.
Это чудо. Чудо исцеления слепого.
* * *
На реках вавилонских тамо седохом и плакохом... Истекают из сердца
моего реки вавилонские, реки осуждения моих братьев, тщеславия, реки
малодушия, боязни и страха перед всяким послушанием, реки самоугождения
и саможаления, реки славолюбия и гнева, уныния, лености, печали, реки
всякой скверны, хулы, неверия, лукавства, нечистоты.
Сижу у сердца моего и плачу о неистощимости этих рек. Подземные бездны
питают реки, и реки страстей моих питает бездна греховная сердца моего.
Господи! Это бездна. Бездна адова. Там не на что опереться, не на
чем успокоиться. Все крик, все мерзость, все пустота.
Боже, во имя Твое спаси мя и подаждь ми руку, яко Петрови.
* * *
Видишь ли ты, что ежедневно прилагаешь грехи ко грехам? Что каждый
день возвращаешься в кал тинный своих страстей и пороков?
Видишь ли, что всякое дело, сделанное тобою, обличает тебя, твое
невежество, нечистоту ума и сердца, твое несовершенство? Все твое
- и дела, и мысли, и чувства - ущербно, все с изъяном, с примесью
порока, нечистоты, все скудно, сиротно.
Видишь ли ты, как страсти окружили тебя и играют тобою, передавая
тебя из рук в руки? Как они и оставляя тебя на время в покое, смеются
над тобою и стоя невдалеке наблюдают, как ты, немощный, сам из себя
рождаешь тщеславие, забвение, беспечность. Смеются, потому что от
одного их прикосновения весь мир твой и покой твой разрушатся и исчезнут;
смеются, потому что ты - их достояние, их раб, к тому же раб, считающий
себя свободным. Это лицезрение раба, возомнившего о себе как о господине,
доставляет им особенное удовольствие.
Видишь ли ты грехоточащее сердце твое? Как оно клевещет день и ночь
на братьев твоих, на всех людей, на весь мир?
Исцели, Господи. Затвори ток нечистоты, греха и порока. Сердце чисто
созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей.
* * *
По делам моим надлежит мне мука вечная, но Господь тайно поддерживает
в душе надежду на милосердие Свое. Иначе жить было бы невмоготу.
* * *
“И Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины”.
Каждое наставление народу, каждое слово Господа преисполнено любви,
любви даже до смерти, смерти же крестной. Оно преисполнено мира, кротости
и смирения. Оно - Божественно, полное благодати и истины. Но видеть
это, чувствовать, осязать сердцем можно только, когда сам Господь
открывает.
О Мудрости и Слове Божие, подавай нам истее Тебе причащаться.
* * *
Я дышу и это не доставляет мне труда. Это свойство человеческого
существа. Так и молитва была его свойством до падения. Теперь же молитва
стала трудом, понуждением, как у больного человека затруднено дыхание.
Возвратить молитву в сердце, возвратить сердцу это беструдное дыхание
- это и есть цель непрестанной молитвы. Ведь Господь ближе к нам,
чем наше дыхание.
* * *
Жизнь в Духе - это все новое. Прежнее по виду внешнему, но настолько
обновленное изнутри, что становится воистину новым.
Вода, претворенная Господом в вино, не изменила своего внешнего вида,
но изменила свое внутреннее свойство. Так и жизнь в Духе - по виду
та же вода, а на вкус - вино, веселящее сердце.
* * *
Пимен Великий говорил: “наверное, чада, где сатана, там и я буду”.
Он не только так думал, он так чувствовал.
Господь дает видеть свое сердце, клевещущее на братию, на Господа,
на весь мир день и ночь, и тогда видишь всю невозможность исправления
себя, всю бесконечность своего падения, бездну адскую.
Тогда отчетливо сознаешь, что где сатана, там и ты будешь. Но это
сознание, это мысль. А у Пимена Великого это чувство. Это земля и
небо. Поэтому ты только сетуешь о своей греховности, а Великий проливает
непрестанные слезы. Душа его чувствует реально адские муки, она знает
их.
Старец Силуан пишет: “... и окаянная моя душа снидет во ад”. Таково
было внутреннее умное делание его в борьбе со страстями, особенно
с гордостью и тщеславием.
Господь дает сойти во ад, приковавши зрение твое к видению своего
клевещущего сердца, и мучиться и опалять себя огнем этой клеветы.
Хранит тебя неврежденным в этом пламени отчаянья вера древо нашей
жизни, оно даст еще зеленую поросль, пока жив его животворящий корень”.
И когда на Пасху 1993 года ударила секира под корень жизни, разом
брызнула молодая поросль: в монастырь ушло тогда много молодых образованных
людей, и разошлась по обителям оптинская община мирян.
Уходили молча - по одному. И прежде чем уйти, подолгу стояли и молились
у могил новомучеников. У Господа много святых, но эти свои, и все
в их жизни для нас узнаваемо: то же детство в домах без икон и мучительный
поиск Бога. Их жизнь похожа на жизнь многих, - внешне обычную и вроде
устроенную, но кровоточивую изнутри. Вся Россия ныне - кровоточивая,
и на нашей многоскорбной державе перепробовавшей на себе все учения
и лечения от марксизма до мондевиализма, похоже, сбывается притча
о кровоточивой жене: “много претерпела она от многих врачей, истощила
все, что было у нее, и не получила никакой пользы, но пришла еще в
худшее состояние” (Мк. 5, 26).
Трое оптинских братьев - это молодая православная Россия, и вместе
со всеми они вошли однажды в храм. Но вошли с той огненной верой в
Господа, с какой кровоточивая жена устремилась ко Христу, уверовав,
что исцелится, коснувшись Его ризы. Не для того ли Господь прославил
в чудотворениях трех Оптинских новомучеников, отдавших жизнь за православную
веру, чтобы услышала страдающая Россия глас Господа нашего Иисуса
Христа: “Дерзай, дщи, вера твоя спасе тя”?
|
|
