Оптинская Голгофа

Сан священнослужителей, упомянутых в издании, соответствует времени его составления

Наместнику Оптиной Пустыни Архимандриту Венедикту
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
Разделяю с Вами и с братией обители пасхальную радость!
Вместе с вами разделяю и скорбь по поводу трагической гибели трёх насельников Оптиной Пустыни. Молюсь о упокоении их душ.
Верю, что Господь, призвавший их в первый день Святого Христова Воскресения через мученическую кончину, соделает их участниками вечной Пасхи в невечернем дни Царствия Своего. Душой с Вами и с братией.
ПАТРИАРХ АЛЕКСИЙ II
Телеграмма от 18 апреля 1993 г.

Во вторник пасхальной седмицы 1993 года на новом братском кладбище в Оптиной Пустыни встали одновременно три креста. Кровь же погребённых под ними монахов пролилась на могилы великих для России, для всего мира старцев. Временная звонница, на которой закланы двое — творцы пасхального благовеста, — была поставлена спешно к Пасхе девяносто первого года на пустыре старого монастырского кладбища. Убийца, а он был человекоубийца от начала (Ин. 8, 44), рукой своей действительной жертвы (убитые монахи — не жертва его) выгравировал на страшном ритуальном мече своё прозвище и число.

Стала ли Оптина в каком-либо смысле голгофой нынешнего русского монашества? В том, что жертвы были по видимости случайны, но при этом — лучшими из лучших и в момент кончины находились под покровом своих послушаний, что такие вообще могли сегодня быть — конечно, да. Сама троичность жертвы и иные обстоятельства, такие, как оставшееся на аналое в келье убиенного иеромонаха Василия заложенным на четвёртой главе Второе послание к Тимофею святого апостола Павла: ибо я уже становлюсь жертвою, и время моего отшествия настало; подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил; а теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь..., заставляют что-то предполагать, но не говорить — рано и не нам.

Очевиднее смысл происшедшего как продолжения общерусской голгофы, раскрытия её новой ипостаси: в монастыре, бывшем при старцах духовной вершиною вселенского Православия и тем составившем славу России, явный поклонник сатаны убивает на Святую Пасху троих монахов. И вместо хотя бы ощущения национальной трагедии — будничное безразличие большинства тех, кто эту нацию составляет. А вместо незамедлительных соболезнующих посланий руководителей России (в день похорон в Оптине была зачитана телеграмма только от Святейшего) — публикация омерзительно гадливых версий Арнольда Пушкаря в "Известиях" и Александра Клишнина в "Московском комсомольце" (одно название — "Молчание ягнят"!). И снова пугающее безразличие.

Сатанинская цель ритуального убийства — вызывание мистического парализующего ужаса. Подлинная, божественная, цель — таинственная жатва.

Сорокадневные поминки по убиенным братиям пришлись на Вознесение Господне, и это раскалывало оцепенение, скорлупу ужаса и косность обыденного: в этом нашем земном времени на такой же сороковой день после страшной смерти вознесся прободенный копием на Кресте Господь. От голгофского ужаса смертного это вечное событие вечно отделено Воскресением и завершено рождением Святым Духом Церкви, которую до скончания веков не одолеют врата ада.

Андрей Леднёв

Позже в светской печати появлялись статьи с серьезным анализом происшедшего, например, в "Советской России" от 3 июня 1993 г. (Иеромонах Тихон. Невидимая брань. Взгляд на трагедию Оптиной Пустыни) или в "Русском вестнике" №4-5 за 1995 г. (О технологии укрытия преступления, которое видели все).

Рассказ
послушника Евгения

Пасха 1993 года в Оптиной Пустыни началась, как обычно, с пасхальной полунощницы, за ней был крестный ход в Иоанно-Предтеченский скит — по установившейся традиции возрождающейся обители. Затем началась пасхальная заутреня, переходящая в раннюю Литургию.

Говорят, что грядущие события отбрасывают от себя тени. У многих было ощущение чего-то тяжелого. Даже певчие на двух клиросах иногда сбивались. Некоторые паломники говорили, что они как бы заставляли себя радоваться. Служба закончилась в шестом часу утра, и братия пошла разговляться в трапезную. После трапезы иноки Трофим и Ферапонт вернулись на монастырскую звонницу — возвещать всем людям радость о Христе Воскресшем.

Буквально через десять минут пасхальный звон оборвался. Встревоженные паломники, прибежавшие в монастырский медпункт и в келью наместника, который в это время беседовал с монастырской братией, сообщили, что звонарей не то избили, не то убили. Выбежавшие насельники в предрассветных сумерках увидели на помосте звонницы двоих иноков. Оба лежали неподвижно. Понять, как в страшном сне, было ничего невозможно: наверное, кто-то их так сильно ударил, что они потеряли сознание, а может быть, сильно ушиблись, когда падали. Какая-то женщина крикнула: "Вон ещё третий", — на дорожке, ведущей к скитской башне, увидели ещё одного лежавшего на земле монаха. Инока Трофима стали переносить в храм. Его голубые глаза были широко раскрыты, и неясно было, теплилась ли в нем ещё жизнь, или его душа уже разлучилась с телом. Как только вошли в раскрытые двери ближайшего к звоннице Никольского придела, братия, переносившие о. Трофима, увидели на белом мраморном полу Введенского собора струйку крови. Значит, ударили ножом или чем-то острым... В это же самое время монастырский врач послушник Владимир пытался прямо на звоннице делать искусственное дыхание о.Ферапонту, но вскоре понял, что это уже бесполезно...

Третьим был иеромонах Василий, направлявшийся исповедовать богомольцев на скитской Литургии, которая началась в шесть утра. Некоторые из подбежавших к нему не могли даже сразу узнать, кто именно из оптинских священноиноков лежит перед ними, так было обескровлено лицо батюшки. Он не проронил ни одного стона, и только по его глазам можно было догадаться о тех страданиях, которые он испытывал. Игумен Мелхиседек бежал с одеялом, чтобы перенести на нём о. Василия, но его уже понесли на руках во Введенский собор и положили в Амвросиевском приделе напротив раки с мощами.

Одна из женщин слышала, как смертельно раненный о. Трофим, продолжавший ударять в колокол, сказал, теряя сознание: "Боже наш, помилуй нас..." Кто-то из паломников видел подбегавшего к звонарям человека в шинели. На крыше сарая, стоящего у восточной стены монастыря, обнаружили следы, рядом с сараем валялась шинель. Когда её подняли, с внутренней стороны увидели небольшой кинжал. Лезвие было блестящим. Возникло ощущение какой-то нереальности: не мог же убийца успеть вытереть его до блеска, да и зачем ему могло это понадобиться? Но тут под стеной деревянного двухэтажного флигеля, что между сараем и скитской башней, нашли огромный окровавленный меч. Его не стали трогать, чтобы не оставлять лишних отпечатков пальцев. Картина убийства начала как-то проясняться.

Шинель повесили на ограду вокруг фундамента бывшей церкви Владимирской иконы Божией Матери. Там уже стоял братский духовник схиигумен Илий, вокруг которого собрались братия и паломники. О. Илий сразу сказал о происшедшем: "Не может быть и речи о том, что это случайное убийство — это дело рук слуг диавола".

Всё это происходило, когда о. Василия переносили во Введенский собор. Ждали прибытия "скорой помощи" и милиции. Брат Владимир начал делать перевязку — рана была ужасной, сквозной. Женщин, ночевавших в храме, попросили удалиться из Амвросиевского придела — никто не должен видеть тело монаха.

"Вот как ненавистен диаволу колокольный звон", — сказал вошедший в храм эконом монастыря иеродиакон Митрофан.

"Надо пойти в скит, сказать, чтобы помянули", — обратился я к нему.—"Да, иди, скажи".

Служивший Литургию в Иоанно-Предтеченском храме скитоначальник иеромонах Михаил уже недоумевал, почему не приходит всегда такой обязательный о. Василий, когда я вошёл на прокимне перед чтением Апостола к нему в алтарь.

— Батюшка, помяни новопреставленных убиенных иноков Трофима и Ферапонта. — Какого монастыря? — Нашего.

— Вот как Господь почтил Оптину... Теперь у нас есть мученики. На Пасху!..

— Помолитесь о здравии о. Василия, он тяжело ранен. Сразу после чтения Евангелия возгласили заздравную ектению, к которой были добавлены три прошения о тяжко болящем иеромонахе Василии. Затем — случай ведь был особенный — началась заупокойная ектения с молитвой "Боже духов и всякия плоти". Из богослужебной заздравной просфоры о. Михаил вынул частичку о здравии иеромонаха Василия, а из заупокойной — о упокоении иноков Трофима и Ферапонта. У служащего иеродиакона Илариона по щекам текли слёзы.

А когда Литургия заканчивалась, в храм пришёл иеродиакон Стефан и сказал поющей братии, что из больницы сообщили о кончине о. Василия. Это услышали богомольцы, и храм огласился рыданиями.

Два дня спустя приехавший на похороны настоятель московского подворья Оптиной Пустыни иеромонах Феофилакт поведал, что, узнав о кончине о. Василия, он в понедельник утром вместе с иеромонахом Ипатием и монахом Амвросием поехал к его матери и сказал, что о. Василий — единственный её сын — уже со Христом. Анна Михайловна сразу поняла: "Умер?!" В келье у о. Василия остался лежать Апостол, открытый на четвёртой главе Второго Послания апостола Павла к Тимофею: Подвигом добрым подвизался, течение скончах, веру соблюдох. Прочее убо соблюдается мне венец правды, егоже воздаст ми Господь в день он, праведный судия; не токмо же мне, но и всем возлюбльшим явление Его (2 Тим. 4, 7—8). О. Василий приехал паломником в Оптину Пустынь летом

1988 года, когда святая обитель, поднимаясь из руин, начинала богослужебную жизнь. В Великую Субботу, накануне Пасхи

1989 года, его одели в подрясник, а во "внутренние списки" братии он был принят ровно за четыре года до своей последней земной Пасхи, о чём имеется запись в Летописи Оптиной Пустыни:

"3/17 апреля, 6 седмица Вел. Поста, понедельник, память св. преп. Никиты и Илирика.

Сегодня случилось радостное событие. В нашу обитель приняты сразу десять новых насельников. Как же отрадно, что и в наши, без сомнения, последние дни, печально ознаменованные повсеместным отступничеством от Православной Христианской Веры, когда люди предпочитают Истине служение своим скверным страстям и порокам, находятся души, любящие Христа, желающие отречься от лживого мира, взять крест свой и последовать за Тем, Кто пролил бесценную Свою Кровь ради спасения людей от вечной смерти! Имена сих новых Божиих избранников: Игорь (Ветров), Владимир (Ермишин), Игорь (Росляков), Сергей (Немцев), Николай (Ковалев), Евгений (Лукьянов), Андрей (Карпов), Иадор (Джанибеков), Дмитрий (Рыков), Дмитрий (Батманов). Все они из благочестивых мирян. Один из них — физик, другой — журналист, есть учитель географии и английского, фельдшер... Радостью светятся лица десяти новых насельников обители, избранников Божией Матери и преп. Амвросия".

Журналист — это Игорь Росляков, будущий иеромонах Василий. Кроме него ещё четверо из этих десяти послушников стали иеромонахами, а один из священноиноков, иеромонах Савватий (в миру Владимир Ермишин) незадолго до кончины сподобился от Господа принять схиму с именем Иоанн. Господу было угодно взять его первым из насельников возрождающейся Оптины. Теперь рядом с ним похоронен о. Василий, справа — так, как их имена были упомянуты летописцем...

... Позднюю Литургию служили в храме Преподобного Илариона Великого, расположенном за монастырской оградой. Паломники недоумевали, почему на Пасху закрыты монастырские ворота и никого не пускают. После того как тела новомучеников привезли из больницы, их положили в храме Преподобного Илариона Великого и непрерывно читали Псалтирь по инокам и Евангелие по священноиноку.

Через десять дней, 28 апреля, по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия 11 в Московском Свято-Даниловом монастыре состоялась пресс-конференция, в которой приняли участие епископ Владимирский и Суздальский Евлогий — первый наместник возрождающейся Оптины, епископ Василий (Родзянко), помощник наместника Оптиной Пустыни игумен Мелхиседек, оптинский иеромонах Ипатий, насельник Московского Донского монастыря иеромонах Тихон.

Слово
ИЕРОМОНАХА ФЕОФИЛАКТА,
сказанное во время отпевания убиенных оптинских иноков

Во Имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Христос Воскресс! Приближается к концу, братия и сестры, чинопоследование пасхального отпевания над тремя нашими усопшими собратиями — иеромонахом Василием, иноком Трофимом и иноком Ферапонтом. Память Оптиной Пустыни хранит очень много отпеваний и прощании с её насельниками. Очень много осталось письменных воспоминаний о том, как в Оптине провожали в последний путь, например, оптинских старцев, о чем мы можем читать в жизнеописаниях этих подвижников благочестия. Но сегодня здесь совершается нечто необычное, чудное и дивное. Те, которые населяли Оптину Пустынь и отошли ко Господу, сегодня носят разные наименования. Преподобного Амвросия Церковь причислила к лику святых, и теперь его называют преподобным и богоносвым оптинским старцем и всея России чудотворцем. Остальных старцев мы поминаем наименованием приснопамятных блаженнопочивших. А вот этих трёх братий мы поминаем титулом убиенных.

Всякий христианин, хороню знакомый с учением Церкви, знает, что на Пасху так просто не умирают, что в нашей жизни нет случайностей, и отойти ко Господу в день Святой Пасхи составляет особую честь и милость от Господа. С этого дня, когда эти трое братий были убиты, по-особому звучит колокольный звон Оптиной Пустыни. И он возвещает не только о победе Христа над антихристом, но и о том, что теперь земля Оптиной Пустыни обильно полита не только потом подвижников и насельников, но и крови оптинских братьев, и эта кровь является особым покровом и свидетельством будущей истории Оптиной Пустыни. Теперь мы знаем, что за нас есть особые ходатаи пред Престолом Божьим.

Кончина этих трёх собратий чем-то похожа на кончину Самого Господа нашего Иисуса Христа. Господь так же был предан невинно в последние дни Своей земной жизни в руки злодеев и умерщвлен. И эти три оптинских брала погибли от руки убийцы, которого они не знали, перед которым не были ни в

чём виноваты, потому причиной этого убийства послужило сатанинское озлобление, ибо дьявол является человекоубийцей изначала.

При жизни монахов хвалить нельзя. Святые отцы говорят, что вообще никакого человека хвалить нельзя, можно человека хвалить лишь в состоянии его уныния. Но теперь, когда эти три собрата предлежат перед нами здесь своими телами, а души их предстоят сегодня, на третий день по их кончине, перед Престолом Божиим, мы можем вспомнить то хорошее, что было в их жизни. Вспомнить мы можем очень немногое, потому что мы гораздо удобнее замечаем лишь пороки и недостатки друг друга и мало соответствуем христианскому устроению, которое требует искать в другом положительных черт.

Первый, о ком надо рассказать, это иеромонах Василий. Он был уже в сане священника, и ему было трудно сокрыть те черты благочестия и подвижничества, которые он себе усвоил и усваивал с первых дней пребывания в Оптиной Пустыни. Все, кто его знал, могут сказать, что он пришёл проводить монашескую жизнь нелицемерно и не стремился никогда к тому, чтобы его скорее постригли, быстрее рукоположили, но думал о том, как стяжать в своём сердце Духа Святаго. Те, кто жил с ним по соседству или в ближайших кельях, могут вспомнить о том, что по ночам через фанерную перегородку было слышно, как он читал вполголоса Псалтирь, и хотя для того, чтобы делать поклоны, он клал на пол телогрейку или кусок войлока, было слышно, что он творит Иисусову молитву. Он служил в Оптиной Пустыни и в Москве при открытии Подворья в первое время, которое было самым трудным, самым тяжелым. И хотя там многое сгибало, расслабляло внутренне, он остался непоколебим. По свидетельству его родственников и близких, он таким же был и в миру. Все, хорошо знавшие о. Василия, как-то внутренне надеялись, что из него получится хороший батюшка, получится настоящий монах, к которому можно будет обратиться за советом, который никогда не оставит. Но, видимо, один суд - человеческий, а другой суд - Божий. И Господь судил ему перейти путь сей земли, чтобы предстательствовать за нас там, в невечернем дне Царствия Божия.

Инок Трофим трудился ещё в гражданской жизни в сельском хозяйстве, и здесь, в Оптиной Пустыни, на него возлагались большие надежды в устроении подсобного хозяйства, и он эти надежды оправдал. Он отличался простотой, незлобием, великодушием и всепрощением. Его добрые голубые глаза всегда светились внутренней радостью.

Инок Ферапонт останется в нашей памяти как человек скромный, молчаливый, как человек, который втайне творил каждую ночь пятисотницу с поклонами. Находясь на общих послушаниях, он трудился там, где ему определяло священноначалие монастырское.

Но, братие и сестры, любое событие должно нас в чём-то назидать, тем более кончина наших трёх собратий. И тут вспоминается ещё одно учение Церкви. Говорится о том, что Церковь не может не плодоносить, не может быть мёртвым организмом, в котором или есть спасающиеся, или их нет. И если христиане, и особенно монахи, живут ревностно, благочестиво и подвижнически, Церковь Божия наслаждается миром и благоденствием, когда же ослабевает эта духовная ревность, то начинаются гонения, убийства, и, как правило, гибнут лучшие сыны Церкви, ибо всякий грех омывается кровью.

Сегодня от некоторых мирян, которые соприкасаются отчасти с жизнью монашества, можно порой услышать такие слова, что сегодняшние монахи в лучшем случае бывают просто людьми добрыми и хорошими, что для нашего монашества, а тем более для монашества оптинского, не хватает одного очень важного момента — не хватает подвижничества. Монах не может просто оставаться тем человеком, каким он был в миру, это звание призывает к большему. Ещё преподобный Амвросий говорил, что суть монашества — это досаду подъяти и укоризну, нельзя жить в монастыре прохладно, здесь требуется особая ревность и усердие. И поэтому смерть этих трёх братьев служит укором и для меня лично, и назиданием для всех нас. Мы все должны очень серьёзно пересмотреть свою жизнь, подумать, как мы соответствуем жизни евангельской, насколько мы соответствуем званию монашескому.

Теперь идут дни Святой Пасхи, когда запрещается сетовать, печаловаться, даже в случае похорон, отпевания. Но всё равно в наших сердцах есть скорбь, и встаёт вопрос: как можно соединить радость со слезами? А Церковь отвечает, что можно, и это бывает не только в такой ситуации, как у нас сегодня. Например, Церковь повелевает христианам причащаться в дни двунадесятых праздников. Но причастию предшествует исповедь, а исповедь, покаяние сопряжено с раскаянием и печалованием о собственных грехах. То есть бывает такое в Церкви, когда печаль соединяется с радостью. Очень скоро, братие и сестры, в конце отпевания, вы будете подходить прощаться. В чинопоследовании написано, что подходя к усопшему, мы должны ему говорить: "Христос Воскресе!"— и этим выражать нашу веру, что нет больше смерти на земле, что наша жизнь с момента Воскресения Христа приобрела вечный смысл: если люди умирают, то лишь на некоторое время, до Страшного Суда Божия.

Мы верим — эти братия сейчас благочестиво наследовали удел вечной блаженной жизни, потому что даже в отношении мирских лиц, и даже вне пасхального периода, сказано, что, убивая человека, убийца берет все грехи его на свою душу. Поэтому, братие и сестры, они отошли ко Господу, очистив свои немощи человеческие невинно пролитой кровью.

В истории Оптиной Пустыни было на праздник Пасхи что-то подобное. Ещё до революции, в старой Оптинс, после ранней Божественной Литургии богомольцы устремились к паромной переправе (тогда не было моста через Жиздру), паром только отчалил от берега, и, чтобы его не ждать, деревенская молодёжь решила переправляться на лодке. В общей суете лодку переполнили больше меры, и когда выплыли на середину реки — а Жиздра тогда была в разливе, — перевернулись, люди попали в холодную, мёрзлую воду между несущимися льдинами и стали тонуть. И те из них, что взывали: "Христос Воскресе!" — спаслись, а остальные утонули. Мать одной молодой девушки очень печалилась и пришла к оптинскому старцу, который запретил ей печалиться о своей усопшей в день Святой Пасхи дочери. А в скором времени сама дочь явилась ей и сказала: "Мама, ты не плачь, нам здесь очень хорошо, мы находимся вместе с Господом".

И мы сегодня не столько печалимся, сколько радуемся, потому что эти три брата благополучно начали и успешно завершили свой жизненный, монашеский путь, и обращаемся к ним с радостным пасхальным приветствием: "Христос воскресе!"

РАССКАЗ
иеромонаха Ипатия

Последняя наша встреча с о. Василием была во вторник Страстной седмицы, в день памяти моего небесного покровителя, преподобного Ипатия. После Литургии он зашёл меня поздравить с днём Ангела и принёс крест. И сказал: "Вот я подумал... Мне хочется, чтоб он был у тебя". Рассказал, что этот крест из Иерусалима, с ним прошли крестным путём Господа до Голгофы. Я был поражен тем, что он самую большую свою святыню мне отдал, я знал, как он дорожил этим крестом. Благодарить было даже как-то и нелепо. Мы обнялись с ним. И вот что я заметил: он был в особом состоянии, тихий-тихий такой, необычайно тихий. Поскольку я очень хорошо знаю его, знаю много лет, то это особое состояние внутренней тихости, кротости было для меня явно. И не только я это заметил, здесь был ещё Дима (иконописец, ученик о. Ипатия.— Ред.), он тоже это почувствовал. Как только о. Василий ушёл, мы с Димой повесили крест чуть правее окна около Святого угла. О. Василий был убит за стеной как раз напротив этого креста. Это, конечно, потрясло многих — явный знак, что всё не случайно.

9 августа, за пять дней до праздника изнесения честных древ Животворящего Креста Господня, мы обратили внимание, что на кресте о. Василия в моей келье довольно обильно выступило миро — три или четыре капли на теле Господа с левой стороны, чуть ниже рёбер. Благоухания не было, но капли выступили очень крупные, как капли дождя. Миро не высыхало больше двух недель. И сейчас следы заметны, если повнимательнее присмотреться. Это, я думаю, чудо, которым Господь подтвердил, что забрал к себе праведника.

Вот, пожалуй, и всё, что можно сказать о внешнем. А осмыслить — особое дело. Кроме того, что это свидетельство их дерзновения и святости, это явный знак связи, которая между нами не прерывается. Больше я ничего не дерзну сказать, потому что это явно говорит за себя.

РАССКАЗ НАТАШИ ПОПОВОЙ,
паломницы из Киева (13 пет)

Мы жили в башне и вышли на улицу, услышали звон и подумали: "Ой, как красиво звонят!" Было уже светло, часов 6—7, как раз милиция вся ушла, все спать пошли после крестного хода. Мы увидели, что бежит очень много людей, как-то страшно кричит женщина, колокол один раз так дёрнул, а потом смотрим, женщина выходит из-за кирпичей и кричит: "Убили!" Я подбежала и вижу, что о. Трофим второй раз приподнимается, ударяет в колокол, падает и стонет: "Боже мой, помилуй мя!" У меня такая растерянность была и чувство такое, что кто-то тут есть, кто-то у меня за спиной, поэтому движения такие медленные были. Потом закричали: "Вот, вот он!" И я увидела, как что-то мотнулось на сарай, я даже не видела человека, видела черную тень какую-то. А потом люди бегут, говорят: "Ой, вон ещё третий". Я когда подошла, о. Трофим уже без дыхания был, о. Ферапонт весь в крови лежал, такие огромные пятна крови. Потом смотрю, ещё один батюшка упал, старается приподняться. Мы подбежали, оказалось, это о. Василий. Я спрашиваю: "Батюшка, что, что такое?" А он хочет что-то сказать, но не может. Прямо на дорожке в скит лежал, у ворот.

Нож этот, как спартанский меч, из меди, самодельный, на рукоятке гвоздём выбито "666 сатана", по рукоятку в крови был. Он бросил свою шинель, в ней кинжал ещё был незадействованный, на нём тоже было выбито 666. О. Василия сразу в храм отнесли, к мощам о. Амвросия, за о. Мелхисидеком пошли, чтобы помочь, акафист с о. Антонием читали за о. Василия, думали, что он будет жить, потому что он все признаки жизни подавал. Я когда подбежала, у него чётки вдалеке были, он рукой искал чётки. Я случайно увидела, нельзя, конечно, на тело монаха смотреть, но когда открыли, я увидела, что у о. Василия такая дырка была (около 5 см) насквозь. О. Зосима рассказывал, что чада о. Василия на подворье спросили, чего он больше всего хотел бы, он ответил: "Хочу умереть на Пасху под колокольный звон". Он раньше такой лёгкий был, такой тихий, а тут он таким задумчивым стал, иногда подходишь к нему под благословение, как-то даже не слышит, всё время молился. Тут уже по самому человеку было видно. О. Ферапонт такой тихий был, в скиту, он больше молчал. Мама о. Трофима сюда приезжала, рассказывала, как он на Севере Бога искал, так метался, восемь раз уезжал от неё. Они живут в Иркутской области, в Братске, у него два брата есть, она с ними приезжала. Подарила мне шарф, который он носил, и кружку, из которой он пил. Он очень добрый был, самый добрый из братьев (он старший). Он раньше, когда уезжал, возвращался иногда без ничего, восемь раз его обкрадывали, деньги украдут, приезжает еле-еле, один раз без рубашки приехал, деду какому-то отдал, всё раздаст, мама его ругает. Он в монастыре года четыре прожил, мама сказала, что его шесть лет дома не было, он ещё куда-то ездил. О. Трофим всегда такой радостный был, строгий, конечно, но радостный, и такие большие-большие голубые глаза у него. Прошлой осенью мы с мамой здесь месяц жили, а потом я одна недельки две, мне так трудно было, всякие искушения нападали. Я стою, плачу, о. Трофим подойдет, конфетку даст, яблочко. "Ну чего плачешь, чего унываешь?" Так сразу радостно, светло становится. Потом я ему на какой-то праздник подарила икону большую, Антония и Феодосия Печерских, привезла ему, он так рад был, ходил с ней всё время. В последние дни мы с ним сблизились, я ему даже дала клубок шерсти и бусинки, чтобы он мне четки сплел, а он мне так сказал: "Ну, постараюсь сплести, если доживу". Он никогда так не говорил. И ещё мне нужен был крюк для лампадочки, я его попросила сделать. Он сказал: "Ну, если у меня получится, если доживу". Он, действительно, стал таким задумчивым, но эта его улыбка так до конца и оставалась. У него послушание было по хозяйству, на подсобке, он очень хозяйственный, и с коровами, и со всеми мог управляться, и ещё в мастерских работал. Он ради любви к человеку мог всё отдать. Тут есть мальчик Максим, беленький такой, так у него чёток не было, а он так хотел. А у о. Трофима такие новые, красивые чётки, сотка, так он их Максиму подарил, а монаху же нельзя без четок. О. наместник его случайно застал без чёток, начал ругать: "Что ты за монах без чёток". А он не может ему сказать, только: "Простите меня, батюшка". — "Что простите, что простите, нельзя". А он ему не говорит, что подарил чётки. Потом сплел себе. И такой сам даже радостный, что его поругали. Вообще, он необычный был, всегда радостный, его радость всегда очень помогала людям, он многих к вере привёл. Он сам очень долго искал Бога. А его маму к вере привёл вид его смерти.

Из слова
СХИИГУМЕНА ИЛИЯ
на годовщину убиения оптинских иноков

Для верующего человека, для христианина смерть не есть страшная участь, не есть предел нашей жизни, но за смертью есть воскресение. Другое страшно — есть зло, есть грех... Поминая наших братьев, убиенных злодейской рукой, мы видим, что наша печаль растворяется в нашей вере в то, что они по смерти живы: пострадавшие, они обретут от Господа награду, обретут от Него радость будущую. Но в то же время зло, которое действует в мире, не может быть приветствуемо, не может быть оправдано тем, что это зло Господь обращает в доброе.

Господь Иисус Христос на суде у первосвященника говорил: "Я не скрыто проповедовал, а пред всеми вами на виду говорил слово, и пусть слышавший свидетельствует, было ли что-нибудь преступное или злое в моей проповеди". Раб за эти слова ударил в щёку Господа, и Господь сказал:

— Если Я сказал неправду, то свидетельствуй об этом, а если Я сказал правду, за что Меня биеши? [Ин.18, 20-23].

Значит, это было зло, и Господь не мирится с ним. То, что раб ударил ни за что совершенно невинного Господа, есть проявление неправды, которую Господь осуждает.

Так, наши братья ни в чём не были повинны, они совершали доброе, правое дело. Эти двое звонили — вещали радость Пасхальную, отец Василий шёл на требу в скит. Подкравшийся злодей нанёс им удары, он убивал их совершенно ни за что, а единственно по своему злому умыслу. По злой своей ненависти к чистым, невинным людям, к вере. Какой бы умысел ни привёл к этому убийству — это было зло, с' которым мы должны бороться. Если не можем мы каким другим путём бороться, то молитвой, силой Божией, всегда должны бороться со злом. Господь пришёл на землю, чтобы разрушить дела диавола. Он принял страдания, чтобы каждый верующий в Него силой Креста Господня побеждал зло. Вот, возлюбленные, мы сейчас хотя и утешаемся, что эти братья у Господа, что они получили великую награду, но мы не можем утешаться тем, что это зло существует в мире и злые умыслы человеков совершают то, что преступно. Мы не знаем, как было бы лучше, но сколько могли сделать эти братья добрых дел как иноки наиболее способные, наиболее трудолюбивые и послушные. Например, отец Василий был великий пастырь, проповедник, был и поэт, он много-много сделал для Церкви полезного. Но злодейская рука пресекла его трудолюбивость.

Мы можем Крестом, который дал нам Господь как силу для верующего человека, побеждать всё зло демонское, мы больше должны пользоваться этим орудием. Будем молиться Господу, приложив наши усилия, чтобы такие злодейские акты не совершались, чтобы Господь не допускал их, потому что это приносит многий вред Церкви. Будем помнить, что сила наша во Христе Иисусе, и идти - имея великое оружие, великую помощь от Господа, Его милость, Его Крест — молитвою и крестом против наших врагов, личных врагов и врагов Церкви.

На нашу Церковь, которая столько была разрушаема, поносима, диавол особенно страшно сейчас устремляется, потому что не хочет её возрождения. Он смущает людей, и иные становятся послушным его орудием, чтобы как-то смутить святых и повредить Церкви. Помолимся Господу, чтобы дал Церкви мир, благоденствие и сподобил нас в мире встретить великий праздник Христова Воскресения. Аминь.

ИЗ РАССКАЗА
иеромонаха Тихона (Шевкунова)
о Николае Аверине (запись устной беседы)

В 1990 году, задолго до убийства в Оптиной, я жил месяц под Козельском и ко мне пришла группа молодых людей — друзей Аверина (он жил в райцентре Волконское, недалеко от Козельска). Они пришли ко мне как к автору статьи "Не участвуйте в делах тьмы", потому что видели в его поведении нечто подобное описанному. Они рассказывали, что у Аверина какое-то странное чувство справедливости, немного похожее на комсомольскую "борьбу за правду", и при этом он срывается на очень жестокие поступки. С одной стороны, его любили, с другой — боялись. Он мог позволить себе всё что угодно. Мне его представили как самодеятельного мистика, который чего-то начитался, в церковь сходил, что-то узнал, испытал, напрягся, вымучил из себя какое-то духовное переживание. За это переживание он схватился как за истину - и понеслось...

Во время следствия я читал его дневники, испещрённые духовными стихами — совершенно сатанинскими, причём очень эстетскими. Они проходили как стихи Николая Аверина. Ещё до разговора с ним я, в общем-то, представлял, что это за человек. С ним никак не вязался такой омерзительно изощрённый эстетизм. Это мог написать какой-нибудь совершенно распавшийся человек крайне эстетского толка. Потом уже, когда я встречался с Авериным, спросил: "А что это за стихи? Неужели ты их написал?" Оказалось, на следствии просто не разобрались — конечно, он их откуда-то переписывал. Когда я увидел эти стихи и прочие записи, понял, что человек этот не то что Смердяков, но убийство произошло по той самой схеме, и значит здесь должен быть Иван Карамазов, должен быть человек, который дал этот импульс. Было бы важно найти того, кто его направил. Аверин не сказал на следствии, откуда он брал книги — жаловался на головную боль, уходил от ответа.

Аверин служил в Афганистане — очень недолго, на срочной службе, — но в спецназе не был и в серьёзных боях, скорее всего, не участвовал, по крайней мере, ни разу об этом не обмолвился, поэтому навыка изощрённо убивать людей он там приобрести не мог. Вернувшись из Афганистана, он занялся дурной самодеятельной мистикой, которая сразу же привела его в прелестное и очень страшное состояние. Он стал посещать церковь, но при этом совершенно не верил священникам, не изучал святых отцов. Решил, что сам разберется. Он оказался в храме, но вне Церкви. И начал аккумулировать в себе все свои переживания, какие только могут быть. Не очистив свои грехи покаянием, Аверин просто попал в самую банальную и, в общем-то, пошлую духовную ситуацию, когда он стал верить каждой своей мысли. А поскольку мысли были гордые и страстные, то он вначале возомнил себя могущественным и высоким, а потом стала приходить и некая мистическая помощь. В таком состоянии он ходил в храм, сильно постился, и вскоре ему стали являться голоса, которые диктовали, как поступать. Эти голоса, точнее голос, который постепенно возымел над ним власть, назвался богом.

Аверин пришёл в Оптину Пустынь и обратился к двум священникам. Они сказали, что это бесы — не разговаривай с ними, не общайся. Он ответил: "Какие же это бесы, когда они мне такие хорошие советы дают?" Больше он в Оптину не заходил. Ему было достаточно. Может быть, здесь отчасти и наша вина, что не смогли уделить должного внимания человеку: просто сесть, поговорить поподробнее. Ограничились простой констатацией, в общем-то правильной, но для этого человека невразумительной.

Эти голоса действительно Аверину порой и помогали, спасали от неприятностей. И он всё больше и больше поднимался в своём мнении о себе. В такой ситуации несомненно и психическое расстройство, и чисто духовное — беснование. Одним психическим расстройством не объяснишь такой, например, случай, когда он едет по дороге на машине, вдруг голос говорит: "Срочно остановись, тормоза!" Он жмет на тормоза, неожиданно вылетает машина, которая, если бы он чуть подальше проехал, ударила бы в лоб...

По всей видимости, беснование Аверина, подчинение его духу зла стало причиной и психической болезни, которая потом развилась. Если грех вызывает помрачение ума, то уж одержимость тем более. Шизофрения помогала бесам овладеть человеком, а бесы ещё больше развивали психическое расстройство. Понятно, что люди бесноватые быть в здравом уме просто не могут, потому что на их душе паразитирует совершенно иная бесовская сущность, которая налагает свой страшный отпечаток и на душу человека, и даже на внешний вид и физическое обличье.

Бес, который называл себя богом, стал очень уж сильно донимать и мучить Аверина. Всё время внушал ему навязчивые мысли, от которых тот ни днём ни ночью не мог освободиться. Бес не давал ему отдыхать, потом начал всячески ругать и унижать, заставлял что-то делать. День и ночь у человека в голове звучал голос, который просто изводил его. Но вначале Аверин ему ведь добровольно подчинился, что бывает при всяком падении: мы, под/давшись помыслу, потакаем какой-нибудь страсти, а потом она постепенно овладевает нами, и мы уже себе не принадлежим, мы уже не рады тому, что этой страсти подчинились.

Я спрашивал Аверина, не занимался ли он вызыванием духов — он сам не помнит, чтобы это делал. Но ведь магией можно заниматься и без спиритической тарелочки — нужно только захотеть получить связь с какой-то духовной сущностью. Он его может называть как угодно, хоть богом, а это будет бес — это реле, связь. Связь установится — и вот у человека появилась религия, появился самый объект его религии: это то самое, что он называет богом, а на самом деле — бес. И начинается воздействие, которое усиливается, пока человек нс окажется одержимым этим бесом.

Дух, который мучил Аверина, нацеливал его на убийство. Аверин это понимал, но уже не мог от него освободиться — настолько был ему подчинён. Пойти в церковь и сказать всё священнику он не хотел, а потому, как человек решительный, принялся бороться своими силами. С кем-то посоветовавшись, он стал поклоняться сатане, как противнику Бога, потому что существо, которое мучило его, называло себя богом. Он стал служить сатане, выписывать эти самые стихи — в общем, началась страшная хула на всё святое. И потом наступил момент, когда дух, который владел Авериным, потребовал от него того, что произошло.

За два года до убийства, тоже на Пасху, у Аверина была попытка изнасилования. Я не спрашивал, бес ли этот самый заставил его совершить такое кощунство или нет, но было ясно, что направленность у человека совершенно однозначная — сатанизм.

Остался невыясненным вопрос, были ли ещё люди, была ли ещё группа, которая ко всему этому подвигла Аверина. С моей точки зрения, в расследовании данного конкретного дела это вопрос очень важный. Аверин не говорил о том, что были какие-то люди, которые его направляли, но он, может быть, и сам о них даже не знал. Он рассказывал, например, на следствии, что в Козельске какие-то экстрасенсы вводили его в гипнотическое состояние. Он хотел излечиться у них от этого самого беса, от голоса. Такой человек — и душевнобольной, и с явными признаками беснования — очень легко поддаётся всяким влияниям и манипуляциям.

Следователь, который вёл дело Аверина, попросил меня встретиться с преступником. Впервые я поговорил с ним с глазу на глаз и всё-таки до конца не понял, был ли ещё кто-то с ним или нет, водил ли кто-то его рукой. То, что им руководил бес, для меня нет сомнений. Но была ли какая-то земная, человеческая структура? В конце концов, это и не важно. Аверин как явление - это материализация того духовного кошмара, в котором пребывает сейчас огромное количество людей в сегодняшней России: поток фильмов, которые духовно разлагают людей, поток оккультных опытов — именно опытов, не учений, а реальных опытов. Всё это горячее желание, страшное и страстное желание людей влезть в духовный мир, овладеть им и, так сказать, могуществовать там — вот оно и проявилось в этом самом Аверине, пошло, бездарно и мерзко, но и страшно, конечно. Ибо это страшный сигнал, потому что общество к этому готово и общество всего этого хочет, нечто подобного желает.

Аверину конечно, стайте страшно, когда, совершив убийство, он понял, что опять обманут этим бесом, что голос всё время продолжает его мучить, издеваться. Этот человек попал уже полностью в лапы сатаны, и враг делает с ним всё, что хочет, издевается, как хочет. Он уже дважды пытался покончить жизнь самоубийством, взрезал себе живот. И сейчас он в зоне то же самое сделал — бес его ведёт к самоубийству, а он ничего не может уже с собой поделать. Когда мы с ним беседовали, он всё спрашивал: мне, может, святой воды попить, или крестик надеть, или ещё что-то, только бы этого голоса не было? И потребовалось четыре часа, чтобы только убедить его, что ничем — ни крестиком, ни святой водой - ему не помочь, если только он сам не будет отсекать всякую беседу, всякий разговор, всякое общение с этим помыслом, с этим духом, который к нему подходит. Он просил меня ему помочь. Но отчитывать я не могу, а везти Аверина куда-то на отчитку невозможно. С огромным трудом мне удалось убедить Аверина, что единственное, что сейчас может принести ему облегчение,— полностью прекратить общение с приходящими мыслями, потому что это мостик с бесом: надо отсечь помысел. Он это понял и ухватился, как за последнюю соломинку. Через некоторое время он попросил следователя, чтобы ему разрешили исповедоваться.

И когда мы с ним снова встретились, он сказал: "Да, я теперь полностью отсекаю его. Этот голос продолжает издеваться надо мной ещё страшнее, но мне уже легче, когда я стал просто отсекать. И он сейчас реже приходит".

Когда Аверин попросил об исповеди, я как раз был по вопросам подворья Псково-Печерского монастыря у Святейшего Патриарха и взял у него благословение, как исповедовать. Я не знал, можно ли за такое преступление так вот прямо сразу сказать: "Прощаю и разрешаю". И Святейший сказал: "Исповедуй, но разрешительную молитву не читай. Он остался жив, и пусть вначале принесёт плод покаяния. Может быть, через много лет Церковь и разрешит ему причащаться Святых Христовых Тайн". Когда я потом съездил к духовнику о. Иоанну (Крестьянкину) и сказал ему: "Вот, батюшка, мне довелось исповедовать Аверина", — он спросил: "Разрешительную молитву не читал?" - "Нет". - "Правильно, ни в коем случае пока не читай".

Я отвёз Аверина в Новодевичий монастырь, где его и исповедал. Помоги ему Бог. Он написал письмо оптинской братии, где просит прощения. Пишет о том, что чувствует, что они его простили, убиенные отцы. Хотя, когда подобные вещи случаются на надрыве, они легко могут перейти в свою противоположность. Дай Бог каждому человеку покаяния, и ему тоже. Конечно, убиенные оптинские отцы молятся в первую очередь за него, за убивающего. Но как примет его Господь и как сложится его судьба?

ПЕРВАЯ ПАСХА
в возрожденной Оптиной
из летописных записей иеромонаха Василия (Рослякова)

Говоря сегодня об Оптиной Пустыни, невозможно обойтись без слова возрождение. Рассказывают ли о славном прошлом монастыря, судят ли о нынешних его делах, пророчествуют ли о его будущем — во всём и всюду, тайно или явно присутствует это слово. Оно — символ, знак, указывающий направление текущего времени; оно как нельзя точнее определяет суть сегодняшних устремлений, в которых сливается временное и вечное, соприкасаются планы человеческие и судьбы Божий.

Воистину Оптина Пустынь "рождается свыше", рождается милостью Божией и дерзновенными молитвами преподобных отцов Оптинских. Но жизнь она обретает не бессловесным младенцем, а четверодневным Лазарем, воплощая собой тот единый смысл, который ставит рядом возрождение и воскресение.

"Воскресение Христово свершилось, и потому вера наша истинна",— говорит апостол Павел. Соотнося его слова с судьбой Оптиной Пустыни, можно сказать, что величие и слава Оптиной истинны, поскольку положено начало её возрождению. Вновь обретающие жизнь по-новому ощущают ее полноту. Наверное, поэтому Оптиной Пустынью по-особому осознавались события Святой Четыредесятницы и Страстной седмицы, наверное, поэтому для неё стала необыкновенной радость встречи Христова Воскресения.

С ношей строительства шёл монастырь по пути, отмеченному церковным календарем, и постигал его духовные тайны, и как бы в благодарность воспоминаемые даты оживотворяли монастырские будни, уничижая временные скорби и утверждая непреходящую надежду.

Незаметно истощилась Постная Триодь, весна вступила в свои права, и через распахнувшиеся врата Вербного воскресенья вошла в жизнь монастыря Страстная седмица. Каждый шаг навстречу Пасхе стал осязаем. Четко размерен и ярко освящен церковными песнопениями путь, приближающий нас к святому празднику. "Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный..."; чуть вперед и — "Тайной трапезе в страсе приближившеся вей..."; еще вперед и — "Вечери Твоея тайныя днесь..."

Вот уже храм полон участников Святой Трапезы, вот растекается по земле четвертковый огонь, вот гробовая тишина сковывает землю, всё замирает, и только голос Спасителя разрывает безмолвие Великой пятницы: "Не рыдай Мене, Мати... востану бо и прославлюся..."

Введенский собор приготовился встречать Спасителя новым иконостасом Никольского придела. Еще вчера храм сотрясался от громких разговоров и стука молотков, как бы всем своим существом вспоминая часы распятия Христа, а ныне сияющий крест иконостаса торжественно возвещает победу жизни над смертью.

Последние приготовления, последние предосторожности. Не торопясь, заблаговременно стекается народ к храму к вечеру. Пёстрая толпа наполняет монастырь. Здесь и козельчане и москвичи, постоянные прихожане и незнакомые люди, дети, старики, шумная молодёжь.

За час до полуночи колокол зовёт всех на службу. В храме шумно и тесновато: толпа у свечного ящика, очереди к исповедующим, иеромонахам, группы новичков, любопытно рассматривающих иконы. Всюду нетерпение и ожидание. Наконец возглас священника возвещает о начале полунощницы. Еще тонет в громких разговорах волнующаяся речь чтеца, ненавязчиво призывая всех к тишине, но вот хор начинает канон Великой субботы и первым же ирмосом, словно морскою волною, захлестывает празднословящих и накрывает их своим напевом, лишает их последней дерзости и силы. Всё в едином порыве устремляется навстречу пасхальной утрени. Небольшая суета возникает, когда из алтаря заблаговременно выносят запрестольную икону и крест для крестного хода, по и эта суета быстро сменяется молчаливым и сосредоточенным возжиганием свечей. Ожидание и предощущение радости сковывает все члены людей, и только глаза, оставшись подвижными, устремляются к царским вратам. И вот тихое алтарное пение как бы неимоверным усилием отодвигает завесу, царские врата распахиваются и поток света и звука устремляется из алтаря в храм, из храма в ночную тьму и властно растекается по всей земле. О.наместник с клиром, блистанием праздничных одежд умножая пасхальное сияние, следуя по проложенному пути, выходит из церкви. И кажется, что за этим шествием, как за кометой, тянется сверкающий шлейф. Крестный ход огненным кольцом опоясывает храм и замирает только пред его затворенными дверями. И словно срывается с уст возглас: "Да воскреснет Бог и расточатся врази Его". Что за великие и таинственные слова! Как трепещет и ликует душа, слыша их! Какой огненной благодати они преисполнены в пасхальную ночь! Они необъятны как небо и близки как дыхание. В них долгое ожидание, преображенное в мгновение встречи, житейские невзгоды, поглощённые вечностью жизни, вековые томления немощной человеческой души, исчезнувшие в радости обладания истиной. Ночь расступается пред светом этих слов, время бежит от лица их. Кажется, что храм сотрясается, его двери растворяются сами, не сдержав могучего потока людского ликования, нахлынувшего на них. Эхо пустого храма подхватывает пасхальный тропарь, но вскоре, сторонясь многолюдства, прячется в куполе храма и исчезает в его белых сводах. Храм становится подобен переполненной заздравной чаше. "Приидите, пиво пием новое". Брачный пир уготован самим Христом, приглашение звучит из уст самого Бога. Уже не пасхальная служба идет в церкви, а пасхальный пир. "Христос воскресс — Воистину воскресе", — звенят возгласы, и вино радости и веселья брызжет через край, обновляя души для вечной жизни.

Сердце как никогда понимает, что всё, получаемое нами от Бога, получено даром. Наши несовершенные приношения затмеваются щедростью Божьей и становятся невидны, как невиден огонь при ослепительном сияньи солнца.

Как описать пасхальную ночь? Как выразить словами её величие, славу и красоту? Только переписав от начала до конца чин пасхальной службы, возможно сделать это. Никакие другие слова для этого не годны. Как передать на бумаге пасхальное мгновение? Что сказать, чтобы оно стало понятным и ощутимым? Можно только в недоумении развести руками и указать на празднично украшенную церковь: "Приидите и насладитеся..."

Светлая седмица проходит единым днем. "И был вечер, и было утро: день один" [Быт. 1, 5]. Кто прожил этот день, тому не требуется доказательств существования вечной жизни, не требуется толкования слов Священного Писания: "И времени уже не будет" [Апок. 10, 6]. Время возвращается только в Светлую субботу, когда за праздничным обедом о. наместник, поздравляя братию с Христовым Воскресением, желает всем бережно хранить в своих сердцах пасхальную радость.

Сегодня Оптина Пустынь возрождается и первенствует: здесь вновь все совершается впервые. Первая Четыредесятница, первая Пасха. Но близко к алтарям лежат могилы старцев, слишком часто в обветшалых монастырских постройках видна отцовская мудрость и заботливость. Поэтому приходится говорить: впервые - и добавлять: после долгого перерыва.

Восстанавливается связь времен, восстанавливается Оптина Пустынь, восстанавливается правда. Глава же всему восставший из Гроба Христос. "Востану бо и прославлюся!"

Оптина Пустынь.
Пасха 1989 г.
И.Росляков

Черновые записи о.Василия (сделанные, когда он был ещё новоначальным послушником Игорем росляковым) передал для публикации оптинский монах Марк (Хомич).
© Составление, журнал «Глаголы жизни», 1994
© «Православный паломник», 1996
© перенабор для Интернет «Российский православный центр», 1997